обручальное кольцо. — Никогда больше не жалуйся мне на то, что у тебя был длинный день.

— Хорошо, — соглашается он. — Она ведь не обтирала меня губкой, правда?

Я улыбаюсь.

— Нет, это делала я.

Я ошеломлена, когда его глаза сверкают, и он игриво надувает губы. Как он может даже думать об этом?

— Значит, пока я был голый и без сознания, ты… ласкала меня?

— Нет, я тебя мыла.

— И не задерживалась где-то подольше?

— Конечно, задерживалась. — Я опираюсь руками по обе стороны от его головы и опускаюсь над его самодовольным лицом. — Мне приходилось поднимать твой вялый член, чтобы добраться до твоих отвисших яичек.

Я не в состоянии сдержать ухмылку, особенно когда его глаза расширяются, прежде чем сузиться от ярости. Этот мужчина гордится своим телом и сексуальными возможностями. Я не должна его так дразнить.

— Я в аду, — бормочет он. — Чертов ад на земле. Позови врача. Я ухожу домой.

— Никуда ты не уйдешь.

Целомудренно целую его и оставляю ворчать, чтобы сбегать в туалет. Первый раз за несколько недель, возможно, за всю жизнь я выполняю рутинную работу с широкой улыбкой на лице. Сердце бьется сильно. У наших малышей, может, даже заболит голова.

Когда я снова вхожу в палату, доктор осматривает Джесси. Тихо стою в сторонке, слушая вопросы и односложные ответы, которыми обмениваются мужчины. Мысленно делаю заметки и внимательно наблюдаю, как доктор перевязывает рану и удаляет дренажные трубки. Похоже, он доволен исцелением и в восторге от того, что Джесси пришел в себя. Доктор не очень хочет удалять катетер Джесси, и его не убеждает даже пятиминутный жаркий словесный обмен.

— Может быть, завтра, — пытается он успокоить Джесси. — Посмотрим, сможете ли вы завтра немного прогуляться. Вы только что пришли в сознание, Джесси.

— Тогда, как насчет этого? — Джесси указывает на иглу в руке, но доктор качает головой, и Джесси фыркает от отвращения.

Ознакомившись с показателями, доктор уходит, а я откидываюсь на спинку стула.

— Чем больше ты будешь идти навстречу, тем скорее тебя выпишут.

— Ты выглядишь усталой, — говорит он, меняя тему и направляя беспокойство на меня. — Ты ешь?

— Да. — Предательские пальцы ныряют в мои растрепанные волосы, полностью выдавая меня.

— Ава, — стонет он. — А ну-ка, иди и поешь чего-нибудь.

— Мама накормила меня салатом. Я не голодна.

При упоминании моей мамы, его глаза выпучиваются. Знаю, что за этим последует.

— Что ты ей сказала?

— Все, — признаюсь я. На протяжении всего рассказа я рыдала, а мама успокаивала меня. Она отнеслась ко всему спокойно и терпимо. Что странно. — Кроме твоего четырехдневного отсутствия.

Он задумчиво кивает, почти соглашаясь. Знает, что я бы не смогла избежать этого разговора.

— Хорошо, — тихо говорит он. — Иди и поешь чего-нибудь.

— Я не голо…

— Не заставляй меня повторять снова, леди, — огрызается он. — С катетером или нет, но я сам отведу тебя в гребаный кафетерий и запихну в глотку немного еды!

Я благоразумно прекращаю все дальнейшие споры. Я действительно не голодна, но знаю, что он не шутит, поэтому поднимаю свое усталое тело со стула и достаю двадцатку, которую папа оставил мне в прикроватной тумбочке Джесси.

— Я тебе тоже чего-нибудь принесу.

— Я не голоден.

Он даже не смотрит на меня. Он погружен в свои мысли. Ему стыдно, но он не должен испытывать стыд. Мне не стыдно, так что и ему не должно быть.

Скрываю удивление от его краткого ответа. Не собираюсь с ним спорить, потому что это ни к чему не приведет и только расстроит его. Я принесу ему что-нибудь и, если он откажется, накормлю насильно.

Его настроение и моя досада даже близко не подходят к тому, чтобы ослабить восторг, танцующий во мне. Его высокомерие и вызывающие манеры — признак того, что мой Джесси вернулся. И я бы не хотела, чтобы он вел себя по-другому.

Глава 34

Жуя по пути батончик Милки Уэй, волочу ноги по больничному коридору. Мне намного полегчало, я оживилась и взбодрилась, но мое тело не согласно с моим разумом. Ему нужен отдых.

Завернув за угол, который ведет обратно в палату Джесси, я останавливаюсь, как только вижу Сару, зависшую у двери Джесси. Она подходит, чтобы взяться за ручку, но снова отступает назад, затем поворачивается, решив уйти. Заметив меня, она замирает, выглядя неуместно и неловко. Я не видела ее здесь с момента госпитализации Джесси и думала, что она будет держаться подальше, но, увидев ее сейчас, слоняющуюся по коридору, я понимаю, что она, вероятно, была здесь большую часть дней. Я знаю, что если бы увидела ее раньше, то, возможно, сорвалась бы от горя, но не сейчас. Не после того, что узнала. Я никогда не прощу ее за то, что она сделала, но, узнав ее историю, с моей стороны было бы бесчеловечно не испытывать к этой женщине сострадания. Она потеряла ребенка. И из-за этой трагедии надела защитную маску жестокосердия. Она хотела Джесси. Видела причину быть с ним, чтобы утешить друг друга, в то время как он видел в ней напоминание о том, что потерял из-за неудачного решения трахнуть ее. Две страдающие души, которые использовали друг друга по-разному, за исключением того, что Джесси нашел свое спасение в другом месте. А Сара все еще хочет, чтобы он принадлежал ей.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я, не зная, что еще сказать.

Я шокировала ее своим вопросом. Она выглядит заплаканной, но старается держаться сурово. Быстро понимаю, что она не знает, что Джесси очнулся. Уверена, что Джон держал ее в курсе, но он тоже не знает.

— Он пришел в себя.

Ее глаза встречаются с моими.

— С ним все в порядке?

— Будет, если этот упрямый идиот послушается доктора. — Я поднимаю миниатюрную баночку арахисового масла, которую обнаружила в кафетерии. — И поест.

Она улыбается. Это нервная улыбка.

— Надеюсь, у тебя она не одна.

— Десять. — Поднимаю руку, в которой болтается бумажный пакет. — Но это не «Sun-Pat», так что он, вероятно, откажется.

Она смеется, но быстро останавливается, потому что считает это неуместным. Наверное, так и есть, не потому, что ситуация не смешная, а потому, что она смеется вместе со мной.

— Я знаю обо всем, Сара. — Мне нужно, чтобы она поняла, что мое сочувствие вызвано только моими новыми знаниями. — Я никогда не забуду, что ты пыталась сделать с нами, но, думаю, понимаю, почему ты это сделала.

Ее красные губы приоткрываются в шоке.