Она приехала одна, потому что подспудно хотела этого. Хотела быть первой. Ей нравилось видеть их лица уже потом, когда они приходили вслед за ней.

Обычно это получалось.

Луч описал еще одну дугу. В углу ряд округлых форм — ванны и раковины, унитазы и биде.

Лунд разочарованно чертыхнулась, повернулась, зашагала к выходу, полная решимости позвонить наконец Майеру и злясь на себя за то, что была так неосторожна и импульсивна.

Какая-то тень метнулась в темноте слева направо.

Правая рука с пистолетом осталась неподвижной. Желание нажать на курок никогда не было ее первой реакцией и никогда не будет. Сначала она хотела поговорить. Хотела знать.

— Хольк…

Снова движение в темноте. Она различила мужской силуэт с каким-то крестообразным предметом в руке, похожим на средневековое оружие, узнала баллонный ключ.

Вот он ближе. Слишком близко.

Она не столько увидела, сколько услышала, как его рука замахнулась по дуге.

Пистолет поднялся, но не высоко и не быстро.

Он отпрыгнул в сторону, и ее ослепила вспышка света, бьющая навстречу лучу ее фонарика.

Удар пришелся Лунд по голове, она рухнула на голый пол.

Это был бар на Бредгаде, буквально в двух шагах от торговой улицы Стрёгет. Сто крон за порцию виски, да и за пиво почти столько же.

Пернилле сидела у барной стойки, бросив сумку на соседний стул. Третья остановка за ночь. Везде она заказывала крепкий алкоголь.

Так же как в молодости, когда ничто по большому счету не имело значения. Когда она могла ускользнуть из-под родительского надзора, сбежать туда, куда ее не пускали, а там посмотреть, куда приведет ее ночь.

Рядом с ней уселся мужчина, который в прежние времена вызвал бы у нее только презрительный смех: полный, самодовольный, загорелый, в костюме на размер меньше, чем следовало бы. Но он угощал.

— У меня своя фирма, — говорил он, заказывая напитки. — С нуля начинал.

Это был бар при гостинице, кроме них, посетителей не было. Местные сюда не ходили, только приезжие, застрявшие в городе на ночь, заглядывали скоротать вечер.

— Отдал делу целых пять лет жизни. — Он был норвежцем. — У меня тридцать служащих, филиал в Дании и производство во Вьетнаме.

На стене работал телевизор. В новостях обсуждали новый поворот в ходе выборов в мэрию.

Он придвинул свой стул поближе к ней, заметил, что она поглядывает на экран.

— Ужасная история. В Осло тоже много о ней писали.

— Сегодня вечером городской совет проголосует по вопросу о снятии кандидатуры Троэльса Хартманна на пост мэра, — говорил диктор. — В ближайшее время ему будут предъявлены обвинения по делу Нанны Бирк-Ларсен, однако наши источники сообщают, что…

Он прикоснулся к ее руке:

— Вы много путешествуете? — Мужчина хохотнул. — Говорят, жизнь ничто без путешествий. Но это сказано не о деловых поездках. Двадцать дней в месяц… — Он приподнял бокал в немом тосте в ее честь. — Но иногда в таких командировках выпадает шанс пообщаться с приятной дамой в приятном баре. Не так уж плохо.

Он улыбался ей и был близок к откровенному заигрыванию.

Она сделала большой глоток. Напиток ей не очень нравился. Ей вообще все перестало нравиться: сыновья, Лотта, Тайс. Замкнутая в бесконечном поиске, в охоте за объяснением, причиной, ее жизнь превратилась в жуткий, вязкий кошмар. Она не могла спать, не могла есть, не могла смеяться, не могла думать.

Пернилле вспоминала себя в юности, симпатичную девушку, которая порхала из бара в бар на темных и грязных улицах Вестербро, дразня молодых шалопаев, пока не нашла того, кого искала.

Ничто не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.

Она посмотрела на сидящего рядом мужчину. Интересно, каким он был в юности? Тщеславным, смазливым, слабым. И послушным.

— Пойдем к тебе в номер, — сказала она.

Норвежец онемел от неожиданности.

Пернилле встала, взяла сумку. Он сглотнул, схватил со стойки ключ от номера.

— Запишите на мой счет, — крикнул он бармену и побежал за ней.

Номер оказался довольно тесным. Двуспальная кровать, гладкий полированный стол и вся остальная обстановка того дурного вкуса, который так привлекает декораторов гостиниц.

Он суетился, нервничал, возился с ключом, судорожно искал выключатель на стене.

На кровати лежала одежда — рубашка, трусы. Он сгреб все в охапку, сунул в шкаф.

— Не ждал гостей… Хочешь выпить?

Спальня Нанны, пожалуй, такого же размера, только здесь все такое безликое. Вот и хорошо — значит, ничего не запомнится.

— Когда я был студентом, то работал барменом в «Гранд-отеле» в Осло.

Он поведал об этом так, будто это было величайшим достижением — вроде основания собственной фирмы и открытия завода во Вьетнаме.

В мини-баре нашлось две бутылочки джина и одна тоника. Он поставил все на крошечный журнальный столик, разлил алкоголь по стаканам.

— Ха! Вот видишь! Я еще не потерял сноровку.

Нет, все-таки у Нанны комната побольше, решила она. Это просто коробка, и внутри нее мужчина с неясным пятном вместо лица. Место вне ее жизни.

— Джин-тоник, прошу. Правда, безо льда и без лимона.

Он много и быстро говорил — был пьянее, чем она думала.

И она, наверное, тоже, несмотря на ощущение необыкновенной ясности и устремленности к цели.

Коктейль оказался в ее руке. Она не пригубила его, не хотела.

Она думала о Тайсе. О грубом, резком Тайсе, который не знал ни манер, ни красивых слов. Никаких деликатных продуманных прикосновений, только прямой и непосредственный физический контакт.

И все же… Было в нем нечто чувствительное, даже нежное. Должно было быть. Иначе почему она полюбила его, и вышла за него замуж, и родила от него трех детей?

Норвежец был другим.

Алкоголь в руке, алкоголь в дыхании, он встал рядом с ней, провел рукой по ее длинным каштановым волосам, влажным от дождя. Погладил ее щеку бледными пальцами.

Попытался поцеловать.

Стакан выпал из ее руки, жидкость расплескалась по мягкому гостиничному ковру.

— О, прости. — Он был не столько разочарован, сколько встревожен. — Я не слишком-то опытен в таких делах.

А вот это ложь, подумала она.

— Я подумал, что мы… — Он пожал плечами. — Извини.

Он поднял стакан, убрал в мини-бар. Когда он выпрямился, то увидел ее уже лежащей на кровати.

На его лице растерянность и надежда. Симпатичный. И безымянный.