Над Андалалом тянулся дым пожарищ. Горели аулы Мегеб, Обох, Шитли, Шангода и Бухты.

В Хицибской битве войска Надир-шаха тоже брали верх.

Горцев оставалось все меньше. Среди погибших были теперь и женщины. Сердца дагестанцев горели ненавистью к врагам, но одолеть полчища шаха, усиленные свежими частями конной гвардии, у горцев не хватало сил.

– Отходите к аулу! – призывал Пир-Мухаммад. – Мы еще повоюем!

Но горцы отступать не желали. После всего, что они перенесли, смерть не казалась им страшной. Страшнее было показать врагу слабость. Они отбивались из последних сил, стаскивали крючьями всадников с лошадей, вставали спиной друг к другу, чтобы биться с нападавшими со всех сторон каджарами.

Муса-Гаджи вдруг увидел, как всадник занес саблю над его Фирузой. Успеть к ней он не мог и, схватив пику, швырнул ее в гвардейца. Она пронзила его панцирь, и всадник свалился с коня. Муса-Гаджи пробился на своем коне к женщинам, чтобы защитить их от врагов. В него уже попало две стрелы, но он продолжал давить сарбазов и рубить их саблей.

– Зачем вы пришли? – кричал Муса-Гаджи женщинам, но Фируза чувствовала, что он обращается к ней.

– За тем же, что и вы, – ответила она, пронзая кинжалом врага, сбитого конем Мусы-Гаджи. – Разве в наших законах написано, что женщины не должны воевать?

И вдруг все переменилось. Каджары, будто испугавшись чего-то, остановились и отхлынули назад.

Муса-Гаджи не понимал, что случилось, пока не услышал голос Пир-Мухаммада:

– Хунзахцы! Они уже здесь!

Это был долгожданный отряд, который привел Муртазали.

Перед тем, как броситься на врага, нуцал Мухаммад-хан объявил хунзахским воинам:

– Если враг завладеет Андалалом, то кинется и на Хунзах. Постоим же, братья, за наши горы. Кто вернется живым – вернется со славой. Кто погибнет – станет бессмертным!

Подняв свои стяги, устремив вперед копья, размахивая саблями и палицами, хунзахцы налетели на растерявшихся врагов, как ястребы на воронье.

Надир-шах, уже прикидывавший, где на своем драгоценном щите он прикажет вставить самый большой рубин – в честь победы в Андалале, неожиданно обнаружил, что войско его отступает. Свита его давно заметила прибывшие на подмогу горцам отряды, но никто не решался сообщить об этом погрузившемуся в сладостные мечтания повелителю.

– Мои войска бегут?! – взревел шах.

– Это только маневр, мой повелитель, – пытался оправдать отступление шахских отрядов визирь.

– С такими маневрами мы скоро окажемся в Мешхеде! – бесновался Надир, чувствуя, как победа ускользает из его рук.

Он выхватил саблю и стал бить ей всех, кто попадал под руку.

– Вперед, трусливые собаки! Кого вы испугались? Вырвите их сердца и растопчите их знамена!

Последний, остававшийся при шахе полк его личной гвардии бросился в бой.

У реки, которую так и не смог перейти Надир-шах, снова закипела ожесточенная битва. Звон сабель, грохот выстрелов, молодецкие кличи и храп коней смешались в кровавой сече. Но горцы уже почувствовали, что могут победить, и это придавало им новые силы. В шахских же воинах уже что-то надломилось, они больше отбивались, чем дрались. Их было больше, и это помогало им некоторое время удерживать позиции, но горцы постепенно брали верх.

Даитилалцы и огузилалцы рубились с упоением, будто только и ждали случая разделаться с врагами, и он, наконец, представился.

Муса-Гаджи, забыв про усталость и раны, дрался, как одержимый, мстя за родину, за страдания Фирузы, за смерть Чупалава и Ширали.

Муртазали и вовсе был неудержим. Его сабля сверкала молнией, будто соскучилась по вражеской крови и никак не могла утолить свою жажду.

– Кто эти люди? – вопрошал изумленный Надир-шах. – Откуда они взялись?

– Хунзахцы, – сообщил Шахман.

– Хунзахцы? – переспросил Надир. – Те самые, которых я собирался покорить?

– Говорят, это львы, от которых нет спасения, – продолжал Шахман. – И еще говорят, что от их ружей пылают небеса, а от сабель рыдают камни.

И Надир-шах готов был ему поверить, глядя, какой ужас навели они на его отборные отряды.

– За этих хунзахцев я бы отдал все свое войско, – с завистью сказал Надир-шах.

Ему стало страшно от мысли, что если лишь один отряд хунзахцев учинил над его гвардией такое побоище, то что бы было, если бы он встретился со всем хунзахским войском? И теперь Надир был рад, что в Аймакинском ущелье оказался Лютф-Али-хан, а не он. Ведь там тоже в деле участвовали хунзахцы.

– А кто вон тот на белом коне, который рубит всех подряд? – спросил Надир-шах, всматриваясь в гущу сражения.

Сурхай-хан молчал, с гордостью наблюдая за своим сыном, а затем сказал:

– Это тот, кто привел дружину Хунзахского нуцала. Мой сын Муртазали, чтоб ворон выклевал его глаза!

– Ослепни сам! – гневно вскричал Надир-шах. – За такого сына я бы отдал царство!

Он поднес к глазам подзорную трубу и заворожено смотрел на Муртазали, косившего шахских воинов, как огненный смерч. Шах смотрел на него и с горечью вспоминал своего сына Ризу, впавшего в отцовскую немилость. Смотреть на такого героя, который был не его сыном, шаху стало невмоготу, и он отвел трубу в сторону. Но то, что он увидел там, поразило его еще больше.

Он снова увидел Фирузу, которая уводила от места сражения раненую женщину.

Фируза спасала Аминат, которую каджарская сабля ранила в руку.

– Потерпи, сестра, – говорила Фируза. – Скоро все кончится.

– Я знаю, – сказала Аминат. – Скоро наши мужчины погонят врагов. Жаль, Чупалав этого не увидит.

– Увидит, – обещала Фируза. – Аллах явит ему нашу победу.

Усадив Аминат в безопасном месте, Фируза спустилась к реке, чтобы набрать воды. Река оказалась красной от крови. Фируза не могла на это смотреть, ей нужно было отыскать чистую заводь и смочить в ней свой платок.

Аминат не думала о своей ране. Это было не так больно, как потерять любимого мужа. Ей хотелось снова броситься в бой, чтобы отомстить этим зверям, которые пришли на их землю и принесли столько горя. Ей легче было погибнуть, чем смотреть в глаза своим осиротевшим сыновьям. Ведь они так гордились своим отцом. Что теперь с ними будет? Кто о них позаботится так, как заботился отец? Кто накормит и оденет? Кто защитит? Кто научит хорошему и отвратит от плохого? Кто сосватает им невест? Кто достроит их дом, кто будет пахать землю и засевать поля? А что теперь будет с ней? Вдова! Это страшное слово леденило ей сердце. Она видела много вдов, жалела их, но какая жалость облегчит теперь ее страдания?