Демократическое планирование провозглашалось альтернативой как свободному рынку, так и бюрократической централизации. В отличие от советской системы, демократическое планирование должно строиться на основе участия трудящихся в управлении предприятиями, полной открытости и гласности принимаемых решений. А главное, оно должно быть тесно связано с общим развитием демократического процесса. Выборные органы различных уровней должны получить доступ к принятию решений. В частных корпорациях уже существуют свои представительные органы, во многих из них сложилось некое подобие представительной демократии. Только представлены в них не народные делегаты, не работники компании или ее потребители, а ведущие акционеры. Иными словами, голосуют не люди, а деньги. Однако механизм уже создан и отражает объективную необходимость учитывать при принятии решений разнонаправленные интересы. Первые шаги к созданию структур демократического планирования сделаны уже в буржуазном обществе. Недостает главного: перехода власти из рук буржуазии в руки трудящихся…

Идейный кризис

После краха СССР само слово «планирование» стало среди левых почти запретным. Однако разве можно решать долгосрочные задачи, стоящие перед человечеством, не прибегая к планированию? Киотский протокол во всей красе показал провал попыток использовать рыночные стимулы для улучшения экологической ситуации. Создание новой энергетики, экологическая переориентация производства, переход к действительной, а не воображаемой «экономике знаний», все это потребует долгосрочного планирования в исторически беспрецедентных масштабах. Причем не на уровне отдельно взятой страны, а в масштабах планеты. Социализм в отдельно взятой стране абсурден именно потому, что общественное преобразование является глобальной, а не локальной потребностью.

Однако крушение СССР и отступление левых сил по всему миру, казалось, положили конец программной дискуссии. Сторонники социализма отступили повсеместно. Вопрос о преобразовании общества уже не стоял. Максимум, о чем заботились левые, так это о том, чтобы сохранить хотя бы какие-то социальные завоевания XX века. Хорошим тоном среди левых сделалось критиковать капитализм, не предлагая никаких альтернатив. Или вовсе не говорить о капитализме, выступая только против неолиберализма. Разоблачив пороки и преступления неолибералов, разрушивших социальное государство, отобравших у трудящихся их завоевания, достигнутые на протяжении XX века и приватизировавшие государственный сектор, левые идеологи оставляли без ответа вопрос о том, чем заменить существующий порядок. Вернуться к социальному государству 1960-х годов? Создать новую модель смешанной экономики или открыть путь для чего-то нового? А если так, то на что это «новое общество» будет похоже?

Предлагать четкие программы казалось совершенно неприлично, поскольку все это — утопия, открывающая дорогу тоталитаризму. В начале 2000-х годов программный дефицит левых стал настолько вопиющим, что это уже само по себе сделало неизбежным новую дискуссию. А стремление во что бы то ни стало отмежеваться от советского опыта, вело, парадоксальным образом, к тому, что никаких уроков из его поражения извлечено не было. Ведь для того, чтобы не повторять ошибки надо их не ругать, а анализировать.

Разумеется, в Советском Союзе никто никакого социализма не построил. Но попытка создать новое общество была предпринята. Была революция, было выступление трудящихся, был приход к власти марксистской партии. Было, наконец, крушение буржуазного порядка, которое происходило независимо от воли революционеров и предопределило, в конечном счете, их политический успех. Никто — тем более среди левых — не может гарантировать, что мы не столкнемся с новыми кризисами буржуазной системы, и не окажемся, подобно большевикам в 1917 году, в ситуации требующей немедленных и радикальных решений.

Между тем в отсутствии программной дискуссии среди левых сложилось некоторое представление о желаемом социалистическом порядке, основанное не столько на теории, сколько на ожиданиях собственных сторонников. В этом плане очень поучительно проанализировать итоги опросов общественного мнения в России. Большинство населения явно недовольно тем, как функционирует капитализм, и желало бы национализации крупных корпораций. Точно так же население желало бы сохранения демократических свобод, активной перераспределительной политики со стороны государства, бесплатного образования и здравоохранения. Напоследок те же люди, что выступают за широкую национализацию природных ресурсов и крупной промышленности, высказываются за сохранение института частной собственности и рыночных отношений.

Получается что-то вроде радикального варианта социал-демократии, прообразом которого была новая экономическая политика Ленина в 1921 году. Только, в отличие от реального нэпа, сопровождавшегося усилением политической диктатуры, новый нэп видится как демократический, с плюрализмом партий, свободными выборами и открытой дискуссией в средствах массовой информации.

Эта картина и в самом деле достаточно привлекательна, Однако не надо забывать ряда обстоятельств. Нэп закончился в 1929 году поражением и установлением сталинского режима. Это поражение было отнюдь не случайностью. И точно так же не случайностью было и усиление авторитарных тенденций в России, происходившее именно в годы нэпа. Стремление соединить общественную собственность на средства производства с демократическими институтами закономерно, в нем выражается сама сущность социализма. Если общество не имеет демократических механизмов для контроля над «своей» собственностью, то эта собственность и не является по существу общественной. И даже будучи официальным собственником, общество эту собственность неизбежно утрачивает — сначала неформально за счет присвоения власти правящей бюрократией, а затем и формально — через осуществляемую бюрократией приватизацию.

Однако значит ли это, будто парламентская демократия, созданная в условиях буржуазного общества, идеально подходит для решения новых задач? Достаточно ли левым ограничиваться рассуждениями о том, что в социалистическом обществе сохранятся все нынешние демократические «и даже больше»? Изменение общественного устройства требует радикального изменения и демократических институтов. Точно так же, как создание большого государственного сектора никоим образом не есть еще социализм.

В конце 1990-х годов модной идеей стала «демократия участия», в качестве примеров которой приводили формирование муниципального бюджета в Порту-Алегри. Однако подобное участие населения в принятии решений, как и любая модель прямой демократии не имеет будущего, если основные ресурсы подвластны частным собственникам и управляются в соответствии с законами рынка. Задача социалистической демократии состоит не только в том, чтобы создать новые каналы участия в принятии решений для граждан города и государства, но, прежде всего в том, чтобы поставить под их контроль экономические процессы.

Программные документы левых партий стремительно деградировали. Конкретные проекты экономических и социальных реформ или революционных мер сменились общими словами о справедливости, равенстве и социалистических ценностях. Не только привычные рецепты стали повсеместно оспариваться, но и сама необходимость заранее составленного плана общественных преобразований оказалась под вопросом. Стало общепринятым заявлять, что не только копирование готовых моделей ведет к удушению свободного творчества масс, но и любые конкретные проекты изменения общества могут только воспрепятствовать этому изменению. Ведь чем более четко мы понимаем, чего мы хотим, тем уже рамки нашего эксперимента! А партии и организации, пытавшиеся сформулировать конкретные программные установки, обвинялись в сталинизме и бюрократической муштре активистов. Революцию и даже реформу нельзя сделать по заранее составленному рецепту: при столкновении с жизнью оборачивается либо приземленным прагматизмом, либо несбыточной утопией.