Майя, майя, повторял себе Мадек, как бы заклиная опасность. Майя, богиня иллюзии. И вместе с тем все это было правдой: Сарасвати, склонившаяся над медной лоханью, чтобы умыть лицо, Сарасвати, встряхивающая браслетами, Сарасвати, глядящаяся в зеркало. Как удалось ей в этом грязном караван-сарае найти более или менее достойное помещение, приличный ковер, благовония, какие-то цветы, чтобы усыпать пол лепестками? Как оказались они вдвоем в этой комнате с голыми стенами, — всего этого он не запомнил, как и слов, которые они говорили друг другу; да и говорили ли они что-нибудь, кроме «поди сюда, дай мне руку, иди, иди ко мне?..».

Как и Сарасвати, Мадек понимал, что это — их последняя встреча. И на старом ковре, найденном в караван-сарае, они постарались достойно завершить историю своей любви. Сут, пхра, пхат, пхут — они исполнили все части ритуала: короткие поцелуи, легкие укусы, «коготь тигра», «лапку павлина», «разорванное облако», «коралл и драгоценность»… Сарасвати обнаружила, что ее возлюбленный слегка располнел, что на его теле появились новые шрамы. А Мадек подтрунивал над складочками жира, которых у нее раньше не было. Позы выбирала она, и он по одному ее взгляду понимал, что сейчас будут делать их тела. Они закончили любовную игру, когда зашло солнце. Сарасвати поняла, что ее возлюбленный очень устал, возможно он был болен. Сарасвати поднесла к его лицу лампу. Его волосы поседели и поредели, но глаза не изменились. Он действительно был болен, она угадала. Наконец она решилась задать ему вопрос, на который уже давно знала ответ:

— Ты собираешься вернуться за Черные Воды?

— Да.

Итак, это было сказано, сказано без содрогания.

— Да… — шепотом повторила она.

— А ты собираешься вести войну, да? — спросил Мадек.

Сарасвати коснулась пальцами его губ:

— Дхарма, Мадек-джи.

Как ему сказать: что она по-прежнему любит его, что она хотела бы собрать в ладонь все его слезы и сохранить их, как бриллианты Годха? Но надо ли говорить? Разве они уже не все сказали друг другу — о сражениях, об отчаянии, о страданиях? Вопреки времени, их любовь не поблекла. Но Кали, которая властвует над всеми, разлучит их сейчас, поведет навстречу другим небесам, навстречу другим жизням. Этому следует покориться. Она к этому готова. А он? Он, Мадек, горделивый, мечтательный, гоняющийся за тем, чего не существует?.. Ей захотелось успокоить его:

— Любовь преходяща, Мадек-джи, и нам предстоит пройти безбрежный океан веков… Дхарма.

Он взглянул на нее удивленно и улыбнулся:

— Дхарма.

Они заснули. На этот раз Мадек проснулся первым. Через два часа после того, как он покинул караван-сарай, Сарасвати, прикрыв длинными шарфами следы от любовных укусов, отправилась в Сирданну.

Апрель 1777-го — январь 1778 года

Вернувшись в свои владения, Мадек нашел их в плачевном состоянии. Его сторонники-европейцы перессорились из-за женщин и перепились. Однажды с спьяну они утопили в Джамне больше десяти пушек. А год был неурожайный, налоги не поступали, солдаты не получали денег, назревал бунт. Появление Мадека несколько утихомирило их. Он не посмел объявить им о своем решении. Три недели он притворялся, будто ждет курьера из Шандернагора, говорил им о своем Великом проекте, который якобы может быть осуществлен только с одобрения Версаля. Тем временем он втайне продавал свое имущество. Он не спешил; ничто не подгоняло его, надо было выручить как можно больше денег, торговаться неспешно, мягко, по-индийски.

Нагеф-хан побуждал его к быстрым действиям. Чувствуя, что силы Мадека уменьшились, он объявился на границе его земель и пригрозил, что если тот по прошествии месяца не присоединится к нему, он вторгнется на его территорию. К всеобщему удивлению Мадек не ответил. Через три дня он завершил продажу своего имущества и объявил солдатам, что выходит из войны. Поскольку ему предстояло опасное путешествие, он решился продать годхский бриллиант. Полученную за него огромную сумму он доверил банкиру из числа своих друзей, наказав добавить ее к приданому трех дочерей Мумтаз и как можно раньше выдать их замуж. Банкир проявил рвение, он был мусульманин. Спустя месяц он взял их в свой гарем и прикарманил приданое. Мадек об этом не узнал. Он уже был в пути. Боженька и Визаж приняли на себя руководство войском и без слез простились со своим другом в начале апреля 1777 года.

Мадек заранее послал в Декан значительный отряд с пушками, который должен был проложить ему дорогу и служить эскортом. К 15 апреля пришло сообщение: путь был свободен. Караван Мадека беспрепятственно прошел через Декан. Уже в пути его нагнал гонец из Шандернагора, который привез письмо от Шевалье: «Господин Мадек, приводите в исполнение Ваш проект, я имею все основания верить, что король Франции благословит его…»

Мадек скомкал письмо. От Могола не было ни слуху ни духу. В любом случае, будь тот даже благосклонен к Мадеку, между ними стоял Нагеф-хан, желавший его погибели.

«Дхарма», — подумал тогда Мадек и двинулся вперед. Все восемь месяцев, которые он находился в пути, Мадек держался подле Марии Анны, чтобы не вглядываться в окружающие их джунгли и не считать лье, отдаляющие его от Сарасвати. По вечерам, когда они делали привал, Мадек рассказывал дочери сказки, в которых смешивал услышанные в Годхе легенды с историями из своей собственной жизни. Когда сказка кончалась, Мадек передавал Марию Анну матери и говорил:

— Майя, детка, все это просто сказка, иллюзия и вздор. И кто, кроме царицы Майи, владычицы химер, сможет определить, что здесь правда, а что ложь?

— Царица Майя — это я, — уверенно отвечала Мария Анна, — и я хочу еще сказку!

В начале февраля 1778 года Мадек появился у ворот Пондишери, живой и здоровый, с женой и детьми и по-прежнему невероятно богатый. Спустя несколько недель в Дели прибыл чрезвычайный посол короля Франции г-н де Монтиньи с целью воплотить в жизнь проект Мадека. Великий Могол вынужден был огорчить посла, сообщив об отъезде Мадека. Тогда они решили упросить его вернуться. Монтиньи составил письмо: «…Сударь, не могу не выразить Вам глубочайшего сожаления по поводу Вашего недавнего отъезда в Пондишери как раз в то время, когда Вы могли снискать благосклонность министра и милость короля… Я думаю, что только Ваше возвращение сможет вызвать к жизни то, чего Вы желали добиться в отношении Вашей военной карьеры». Письмо до Мадека не дошло. В Индии возобновилась война между французами и англичанами, и посланец господина де Монтиньи сложил голову по пути на юг. Впрочем, даже если бы Мадек получил это письмо, оно не изменило бы его решения: начальство Пондишери уже произвело его в капитаны, чего он столько лет добивался.

Единственное, что задело самолюбие Мадека, это то, что он получил под свое начало только шестнадцать драгун, а Пондишери снова был осажден. Действительно, стоило ему вернуться в этот город, как в воздухе опять запахло порохом. Ему перепало два месяца передышки. И судя по тому, как в это время его чествовали, он убедился, что его авторитет очень высок, а слава достигла апогея. Однако он прекрасно понимал, что все его почитатели никогда не выезжали за пределы Пондишери и титул «набоб» кружил им голову. Индия, даже здесь, поражала воображение. К тому же говорили, что он богат; и поскольку он действительно не скупился на расходы, вскоре все оказались у его ног, а звание капитана было получено без особых затруднений. На деле же Мадек тратил не больше, чем раньше, и даже считал, что экономит. Он с нетерпением ждал прибытия парусника, чтобы вернуться в волшебную Бретань, которую пообещал своей дочери, как некогда кемперские моряки на грязных набережных пообещали ему чудеса Индии. Но когда наступило время попутных ветров, пришло известие о падении Шандернагора. Американская война за независимость вновь пробудила старую ненависть англичан, которые решили отыграться на французских факториях в Индии, чтобы возместить огромный ущерб, понесенный в своих западных колониях.