* * *

Фатхпур был необитаемым уже два столетия. Лагеря противников расположились друг против друга. Но жара стояла такая невыносимая, что военные действия были невозможны. Воспользовавшись затишьем, Мадек решил обойти развалины этого мертвого города, окруженного пустыней.

Согласно легенде, некий отшельник указал Акбару на эту местность и пообещал, что именно здесь все его жены, которые долгое время были бесплодными, понесут и родят ему сыновей. Так и случилось. Тогда Акбар решил остаться здесь жить, потому что поверил в невозможное — в то, что эта сухая земля обретет способность плодоносить так же внезапно, как обрели ее его жены. Акбар построил здесь город своей мечты — великолепные дворцы, библиотеки, мечети, сады, террасы, обсерваторию. Он хотел соединить здесь все самое прекрасное, что было создано от Багдада до Цейлона, от счастливой Аравии до отдаленных городов желтой Азии. И стало так. Но через двенадцать лет вода ушла из Фатхпура и он обезлюдел. Он так и остался городом мечты, мечты, которая окаменела.

Мадек остановился у мечети и прочитал надпись над входом.

«Иисус, сын Марии, да пребудет он в мире, сказал: Мир есть мост, пройди по нему, но не строй на нем дома. Кто надеется час, надеется на вечность. Мир есть час: проведи его в молитве, ибо неведомо то, что последует…»

Мадек упал на колени и стал молиться. Он не знал, к какому богу обращается, к Христу ли, к Великому Пророку, к Кали или к своему любимому Ганеше. Он прошел по всем мостам города, у него не было своего пристанища, и, возможно, ему и не следовало мечтать о нем.

«Да, мир есть мост, — говорил он, — и я прохожу по нему. Боги, кто бы вы ни были, пошлите мне корабль, чтобы вернуться во Францию, и могила станет мне там последним пристанищем».

Когда солнце село, Мадек вернулся в свой лагерь. Но странное дело — теперь он совсем не горел желанием победить рохиллов. Почему же в своей молитве он не попросил победы? Почему не попросил силы, чтобы забыть Сарасвати?

Жара все усиливалась. Ночью спустились тучи, а на рассвете разразилась буря. Именно этот момент рохиллы избрали для нападения.

За четверть часа все размокло от ливня: порох, пушечные фитили, запалы для ружей. На лагерь Мадека обрушились тучи стрел и копий. Поняв, что шансов на победу нет, Мадек велел трубить отступление.

— Возьмем реванш, когда дожди закончатся! — крикнул он. — А сейчас — офицеры, по коням! Сипаи, вперед! Мы прикроем отход основных наших сил. Арджуна, приведи Корантена!

Через минуту Мадек влез на спину слона и втащил за собой Мумтаз. Вокруг было очень темно и лило как из ведра. Пехота пошла в рукопашную. Но короткие французские шпаги были бессильны против обоюдоострых кинжалов, дубин и железных крючков.

Надо было как можно скорее возвращаться в Агру. Мадек велел Арджуне пустить Корантена рысью и торопил отступление пехоты. Когда они выбрались из Фатхпура, Корантен внезапно остановился. В свете зарождающегося утра он увидел перед собой другого боевого слона, серого, более низкой касты. Тот бесцельно бродил, потеряв погонщика. Мадек огляделся. Рохиллов вокруг не было. Они прекратили преследование, предпочтя разграбить лагерь Мадека. Слона же просто бросили. Вдруг он затрубил, и оба животных застыли на месте.

— На землю! — крикнул Арджуна. — Его напоили перед боем, от него несет араком!

Мадек взглянул на Мумтаз:

— Давай быстро прыгай вслед за мной! — приказал он.

— Ни за что!

— Прыгай! — Он уже стоял на земле и протягивал к ней руки: — Прыгай! Я поймаю тебя!

Больше он ничего не успел сказать. Серый слон бросился на Корантена и ударил его бивнями в бок — один раз, потом второй. Арджуна тщетно пытался заставить Корантена бежать, у того был слишком сильный бойцовский инстинкт.

Откуда-то из темноты появился Боженька. Он сидел на коне и орал что было мочи:

— Мадек! Прыгай на круп! Надо бежать, они нас преследуют!

Мадек не обращал на него никакого внимания. Он видел только Мумтаз.

Она раскачивалась в паланкине при каждом ударе. Серый слон остановился. Корантен покачнулся, но удержал равновесие. Мумтаз посмотрела на Боженьку, на Мадека, на коня. Она широко улыбнулась и вдруг бросилась из паланкина вниз, на землю. В тот же момент серый слон пошел в атаку, и Мумтаз исчезла в брызгах грязи под его ногами. А спустя несколько секунд на землю рухнул окровавленный Корантен.

— Мадек, надо бежать! — задыхаясь, кричал Боженька. — Оставь Корантена! Он погиб… Она тоже!

…Мадек пришел в себя, только когда они были уже недалеко от Агры. Небо чуть посветлело, открыв взору купола Таджа. Тогда он понял, что потерял все: лагерь, сипаев, пушки, тягловых быков, боевых слонов, царственного Корантена и конечно же Арджуну, который остался умирать рядом с ним, как и подобает уважающему себя погонщику.

Но Мумтаз, беспрестанно повторял Мадек, Мумтаз, почему Мумтаз? Она пожелала следовать за ним, она умоляла взять ее с собой, она плакала. Почему?

Они подъезжали к Агре, и мавзолей другой Мумтаз, истинной, Мумтаз-Махал, той, что принадлежала Джехан-шаху, сиял в лучах солнца. Какая из женщин Индии могла бы сравняться в славе с легендарной госпожой, покоящейся в Тадже? Какая женщина, если не Сарасвати? И тогда Мадек понял, почему прекрасная возлюбленная последовала за ним на войну: она, покорная, нежная, незаметная, годами безропотно ожидавшая его возвращений с поля боя, не желала ничего другого, кроме как прославиться рядом с ним, как та, другая, неуязвимая всадница, преследующий его призрак, Сарасвати, владычица Годха. Фатхпур, город поражения. Он потерял все, даже счастье разделенной любви, которым мог бы щедро одарить бывшую рабыню из дома развлечений.

Зима 1776 года

Известие о катастрофе в Фатхпуре распространилось по Индии так же быстро, как в свое время сообщение о триумфе Мадека в Дели. Вассалы Могола злорадствовали по поводу его поражения и надеялись, что теперь он лишится доверия императора. Однако этого не произошло.

Тем временем англичанам удалось-таки разжечь войну в стране джатов. Мусульмане обратили оружие против индусов. С религиозным примирением было покончено. Великий Могол не мог не отреагировать на подобную ситуацию. Он должен был поддержать своих единоверцев и отправил в поход свою армию, возглавляемую Мадеком и Нагеф-ханом. Мадек беспомощно наблюдал за тем, как людей, поклоняющихся тем же богам, что и владычица Годха, подвергают гонениям, жестоко истязают и убивают. Беспомощно, или, может быть, безразлично, покорившись судьбе. Между тем армия Могола начала осаду Дига. Город был обречен. Угрюм уже давно покинул его. Он уехал на север, в Сирданну, находившуюся недалеко от Дели. То была земля, добытая им в бою, джагир, который ему, как и Мадеку, предоставил Могол. Он мог бы еще повоевать, но считал, что время расцвета наемничества, как и его жизнь, подходит к концу, и теперь искал только покоя. Сарасвати последовала за ним почти с радостью. Она устала и от затворничества, и от комедии, которую они оба играли уже четыре года. Понимая, что Угрюм скоро умрет, Сарасвати молила Кали, чтобы это не произошло раньше, чем она сама будет в состоянии вести войну.