– По динару, о шейх! Еще говорят, что в этом году динар стоит не двадцать дирхам, а тридцать…

– Так…

– Сказали, что им плевать, что из Бадра уже приходили. Либо скотиной возьмут, сказали, либо людьми. За девственницу они согласны дать пять динаров. За молодую девушку три. За юношу – тоже три, – бойко тараторил паренек.

– Ну и?..

– Старых невольников они не берут! Молодых набрали, но пока мало. Жребий будем кидать, о шейх…

– Так…

А ведь он еще не платил карматам…

И вдруг:

– Это вранье.

Зачем-то он обернулся на этот хриплый, но все равно нечеловеческий голос.

Сумеречник смотрел в землю и вертел в руках хворостину.

– Я тебя спрашивал, что ль? – мрачно поинтересовался Салман.

На самийа хмуро поглядывали. Сумеречник, не обращая внимания на злые шепотки и ропот, упрямо повторил:

– Я говорю, что это вранье. Нет такого курса, чтобы динар стоил тридцать.

– А ты почем знаешь?

Вот зря он ввязался в этот спор. Но теперь-то что делать? Пришлось развернуться и подойти поближе.

Самийа по-прежнему глядел в землю:

– Корабельную подать уже собирали – зимой. И ее размер – не динар с шатра. А серебряный дирхем с очага. И еще. Ты ашшарит?

Вот это совсем хорошо – сумеречник спрашивает Салмана ибн Самира о его родстве!

– Да ты кто такой?..

– Вы – верующие ашшариты? Или язычники?

– Да как ты…

– Если вы – верующие, то никто не может забрать и продать ваших людей – ни в счет подати, ни в счет долга. Это против закона.

Разбитая морда злобно скривилась. Салману почему-то полезла в голову мысль: надо же, как у него силы есть на ногах держаться, человека так отмутузь – он неделю не встанет…

– А тебе почем знать? – встрял в разговор сын Мустафы, Аяз.

Ну хоть кто-то умный нашелся…

– И последнее, – мрачно процедил самийа. – В Хайбаре всего сто пятьдесят гвардейских копий. И каждое из них должно находиться на своем месте – граница. А вы говорите, что в кочевье пришло пятьдесят всадников в полном вооружении. Треть хайбарского гарнизона в трех фарсахах от Хайбара? Собирают подать? Такого не может быть, потому что этого не может быть никогда.

– Так, – строго сказал Салман ибн Самир. – Ты нам голову не морочь. Хочешь чего сказать – говори враз, четко и по существу. Ну?..

Самийа сплюнул темной от крови слюной и пробурчал:

– Да пожалуйста. Я хочу сказать, что те, кто сейчас разоряет ваше кочевье, такие же халифские гвардейцы и катибы, как я – ятрибский имам.

Салман ибн Самир сурово кивнул:

– Едем. Посмотрим, сколько в твоих словах правды, о бедствие из бедствий.

* * *

Расползавшиеся среди каменистых холмов шатры быстро погружались на дно ночи – пустыня уходила во тьму, словно и не горело только что красным небо на западе. За спиной над изломанным горизонтом еще тлело розовато-желтое, но тени всадников уже растекались чернилами.

В становище орали, голосили и жгли факелы. И костры. Над кострами вились высокие, остро пахнущие мясом дымы. Ревели от смертного ужаса верблюды.

– Эти незаконнорожденные режут наш скот… – тихо пробормотал Аяз, сжимая в кулаке плеть.

Шейх мрачно харкнул, как рыкнул, и ткнул верблюда палкой. Тот, вихляясь, зашагал вниз по склону.

Навстречу выбежала целая толпа стонущих женщин. Паруся покрывалами, они семенили, переваливаясь, словно потешные нелетучие черно-белые птицы, которых Тарегово племя часто видело во льдах крайнего юга. Правда, среди топочущих фигур не мелькало белое – на них шла стая совершенно черных пингвинов.

– О шейх! О шейх! Они выкинули всех из твоего шатра, оооо!..

Тарег скользнул вниз с крупа Аязовой лошади. Тот, конечно, ничего не заметил.

Говорите, исправить содеянное, госпожа? Да запросто…

Шатер Салмана ибн Самира легко было узнать – именно там орала главная толпа. Бедуины что-то выменивали, совали в руки, пихали и волокли за локти верещащих детей. Ржали, вздергивали головы лошади. Палили высокие, щедрые – чужой ведь хворост – костры.

Толстый добротный тент бился под порывами ночного ветра, тканые узоры рябили в мельтешащих отблесках пламени, свет рассекали тени. Сидевший у растянутого полотнища человек кивал высокой чалмой. Растопыренная в локтях, большеголовая тень уродливо расползалась по втягивающемуся, хлопающему под порывами занавесу.

Под ногами хрустел щебень.

Вокруг чалмоносного стояли – шестеро в хороших атласных халатах. Не в панцирях. Судя по мятым частым складкам, даже кольчуг под роскошную блесткую ткань они не поддели. Даже шлемами не озаботились – так, кожаные колпаки, обмотанные от пекущего солнца тканью. Стояли вольно, блестели зубами в улыбках, поигрывали пальцами по рукоятям сабель. Двое опирались на длинные рубящие копья. Айяры, не гвардейцы.

И знамени – нет. Ничего нет – ни вымпела-рийа. Ни обычной при катибах прислуги – столик стоял, на столике ларец. И все. Но не было ни абаки, ни обычного сундука с бумагой, ни ящичков для чернил, ни чернильниц или каламов – ничего. Ни мальчишки, присыпающего песком свитки и плавящего сургуч, ни чтеца, ни писаря. А зачем, в самом-то деле, бедуины все равно ни читать, ни считать не умеют…

Предводитель сборщиков возвышался над гомоном – под ним топталась и кивала мордой высоченная коняга явно не ашшаритских кровей. Рядом, круп к крупу, держались еще двое на хороших кохейланах в чеканных дорогущих налобниках. Кони всхрапывали, пускали с мундштуков пену, мотали пышными алыми кистями на трензеле. На выпуклых маленьких щитах медно отблескивало пламя костров. Все трое при длинных копьях – остро торчали парные гвозди вверху древка, трехгранные лезвия лоснились свежей смазкой.

Справа, видно у шатров жен, над углями вертели жалко распяленную тушку козы. Вокруг угольев – там уже курился паром котел – склонялись и откидывали края покрывал женщины. Вокруг на корточках сидели и расслабленно болтали еще пятеро вооруженных чужаков. В халатах поплоше, в грязноватых черно-белых куфиях. Таглиб? Скорее всего, тоже айары. Эти были при джамбиях, копья небрежно полулежали на коновязи. На вооруженных мужчин восхищенно таращилась рваная полуголая детвора. Ну и на пятерых хороших гнедых они тоже заглядывались и радостно голосили, подлезая коням под брюхо.

Здоровенный вороной под главарем поддал задом и развернул тушу – толпа с придушенным визгом рванула в стороны, раздаваясь.

– Прочь, прочь, сыны шакалов! – разевая рот под пышными черными усами, пророкотал айяр.

Поднял копье, потряс. Кругом послышались причитания женщин.

С боков коняги длинно свисали ножищи в пыльных сандалиях – айяр сидел в седле без стремян. Эти вояки приехали к бедуинам по-бедуински – в невысоких седлах под тонкими попонками. А чего им снаряжаться, в самом-то деле? В стойбищах хорошей стали отродясь не водилось. Легким бедуинским дротиком и поцарапать-то сложно, особенно сквозь плотный гладкий атлас – соскользнет, не пробьет ткань. Ну это если с ближнего расстояния не ткнуть. Но на ближнее расстояние бедуины не подходят – трусят. Как шакалы…