Эссе «Пирр и Цинеас» было закончено в июле и принято Галлимаром. Через месяц-другой должна была появиться «Гостья». И я полагала, что с романом «Кровь других» я осуществила прогресс. Я была довольна собой. Мой второй роман не мог быть опубликован до Освобождения, но я не торопилась. Важно было то, что придет день, когда снова откроется будущее: теперь мы в этом больше не сомневались и даже думали, что нам не придется ждать этого слишком долго. Все счастье, от которого я хотела было отказаться, расцветало вновь; мне даже казалось, что оно никогда не было таким сияющим.

Вступительный конкурс в Севре проходил в июне, и я оказалась свободной уже в начале месяца. Во время этих каникул мне вновь захотелось прогуляться, но на сей раз мы выбрали один из довольно хорошо снабжавшихся районов Франции: Центр. Я назначила Сартру встречу на 16 июля и села на поезд до Роанна: демаркационной линии более не существовало. Я купила билет и заранее заняла свое место, иначе был риск остаться на перроне; люди путешествовали, стоя на ступеньках, иные набивались в туалеты; на станциях рыдали женщины, им не удавалось сесть в поезд. Случилось так, что мои попутчики долго обсуждали «Тошноту», сравнивая ее с «Посторонним»; затем у них возник спор относительно «Мух», о котором я и поведала Сартру в письме: «Один человек нашел странным, что пьеса не имела большого успеха, а от Алкье ему известно, что у Вас были неприятности, поскольку Валери она не понравилась (?). Сам же он не считает, что она лишена интереса». В этом же письме я отмечала: «Роанн кажется очень бедным, таким же бедным, как Париж, хотя на завтрак я пила кофе с молоком. И за 25 франков я съела редис, огромное блюдо шпината, довольно хорошего, насколько хорошим может быть шпинат, картофельные биточки и два скверных абрикоса. У меня всего было в избытке, поскольку блюда подавали на двоих, а мой сосед ничего не ел. Здесь лучше, чем в Париже. Однако и в лучших отелях предлагают только шпинат и свеклу».

Если я привожу эти строки, то потому, что, перечитывая письма, полученные в то время, я замечаю, с каким старанием все мои корреспонденты описывали свою еду; даже Ольга не удержалась от этого. Еда была наиважнейшей проблемой.

Я проездила на велосипеде три недели. Вновь увидела Лимузен. Провела день в Мериньяке у своей кузины Жанны среди ватаги белокурых ребятишек. Дом расширился: сараи, прачечная были переоборудованы в жилые комнаты; на стенах уже не было ни глициний, ни бегоний. Статуи Святой Девы стояли под деревьями, и колючая проволока окружала пейзажный парк. От прошлого мало что осталось.

Мой велосипед доставлял мне немало хлопот; одно колесо спускало через каждые сто пятьдесят километров. Я написала Сартру, указав ему адрес мелкого владельца гаража; сославшись на давнишнюю связь с Бостом, он сможет купить за двести пятьдесят франков новую камеру. Когда он вышел на платформу вокзала Юзерша, в руках он нес две дорожные сумки, а наперевес — резиновую кишку. На террасе отеля «Шаван», над Везером, он рассказал мне о Париже; я узнала, что ему сделала предложение киностудия Пате: он должен был поставлять сценарии за постоянное и довольно значительное вознаграждение. Если дело пойдет, то в следующем году он оставит преподавание.

На этот раз мы не путешествовали как одержимые, а передвигались небольшими этапами, делая продолжительные остановки в местах, которые нам нравились. Порой шел дождь, и мы укрывались желтыми непромокаемыми плащами. Я как сейчас вижу Сартра, укрывшегося под деревом, с торчавшей из-под этого чехла мокрой головой; он героически смеялся, вытирая намокшие очки. Было поздно, когда мы приехали в Больё, и мы сразу пошли ужинать, оставив свои велосипеды у тротуара перед входом в отель; разразилась буря, да с такой внезапной яростью, что Сартр не успел даже поставить велосипеды в укрытие: ураган перевернул их, поток желтой грязи подхватил наши сумки, рукопись «Отсрочки» поплыла; мы выловили ее, но чернила растеклись по мокрым, испачканным грязью листкам; понадобилась долгая работа, чтобы высушить их и восстановить текст. Все дома были затоплены; на следующий день в полдень хозяйки все еще ползали, вычерпывая воду, подметая, оттирая покрытые грязью полы.

Обычно солнце сияло, мы не слишком уставали и ели досыта. Заметив какую-нибудь ферму, мы делали крюк в поисках яиц и часто их находили. Хозяева отелей считали нормальным, что мы просим сделать для нас омлет сверх меню. Как правило, у нас не возникало трудностей и с жильем; в Ла-Рош-Канийаке, однако, не осталось ни одной свободной комнаты; в конце концов нам указали отдаленную, но, как сказали, гостеприимную ферму. Мы долго блуждали в потемках, а когда добрались, люди там уже заканчивали ужинать; их было десять, сидевших вокруг стола, они ели большой круглый пирог с яблоками; нам предложили кусок. Заговорщически подмигнув, фермер сказал нам, что прошлой ночью в его сарае было полно народа, но сегодня мы будем там спать спокойно: видимо, он полагал, что мы ничем не отличаемся от его вчерашних гостей, которые попусту не слоняются.

Мы вновь увидели ущелья Тарна; в местности под названием Ле-Винь мы отыскали крохотный отель, содержавшийся старой женщиной, у которой, кроме нас, не было других постояльцев, и она кормила нас ветчиной; мы провели там несколько дней; старушка с тоской вспоминала то время, когда не было ни дороги, ни туризма, и когда Тарн был еще прекрасной никому не известной рекой. В департаменте По мы снова посетили Эспальон, Антрег, Эстен и Конк, где не нашли ни одной комнаты; там ожидали беженцев, и мэр устроил нас на ночь на соломенных тюфяках, приготовленных для них в школьном зале. Мы снова гуляли в лесу Грезиня. В Вуаре нам подали на обед кулебяку, до того взволновавшую нас, что мы решили там и отужинать; комнаты не нашлось; ну и ничего, мы спали на конюшне; всю ночь нас пожирали клещи, но наши желудки нас благодарили.

Путешествие закончилось в Тулузе. Мы выпили по стаканчику с Доминикой Дезанти, приехавшей к своим родителям; встретили Лотманна; Сартр мало знал его, и мы ни о чем особо не говорили. Спустя несколько месяцев мы узнали о его казни.

Конец августа и сентябрь мы провели в Ла-Пуэз и пребывали там в эйфории. В июле союзники захватили Сицилию; в начале сентября высадились в Калабрии и в Салерно. Отставка Муссолини, затем то, что пресса назвала «предательством Бадольо», круто изменили германо-итальянские отношения; после того как итальянские войска безоговорочно капитулировали, немецкая армия под командованием Роммеля оккупировала всю территорию. Муссолини, оттесненный на вершины Гран-Сассо, был ловко подобран немецкими парашютистами; однако этот подвиг не имел никаких политических последствий; значительные немецкие войсковые части оказались окончательно блокированы в Италии. В официальных сообщениях говорилось, что на востоке европейские силы осуществляют гибкий отход, дабы «подтянуть» фронт: достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять, какой разгром прикрывали эти слова. В тот день, когда англо-американцы ступят на французское побережье, у вермахта не будет возможности держаться на трех фронтах одновременно.

Мы слушали Би-би-си, мы обменивались поздравлениями и усердно работали. Я начала третий роман, для которого нашла название: «Все люди смертны». Сартр продолжал писать «Отсрочку». Когда мы вернулись в Париж, он прервал работу над ней, чтобы написать новую пьесу. Как и первую, он начал ее писать, чтобы помочь дебютанткам. Сестра Ольги, Ванда, тоже хотела играть в театре: она посещала занятия у Дюллена, который в октябре поручил ей маленькую роль в «Мухах». К тому же Ольга-брюнетка вышла замуж за Марка Барбеза, руководившего в окрестностях Лиона фармацевтическим заводом и каждый семестр издававшего за свой счет роскошный журнал «Арбалет»; он печатал его сам на ручном печатном станке. Ему хотелось, чтобы его жена по-настоящему освоила профессию актрисы, он предложил Сартру написать для нее и для Ванды пьесу, которую легко можно было бы поставить и возить по всей Франции: заботу финансировать это турне он брал на себя. Идея создать очень короткую драму с одной декорацией и всего двумя-тремя персонажами понравилась Сартру. Он сразу подумал о ситуации при закрытых дверях: люди, изолированные в подвале во время продолжительной бомбардировки; затем ему пришла мысль запереть своих героев навечно в аду. Он с легкостью сочинил пьесу «За закрытыми дверями», которую сначала назвал «Другие» и которая под таким названием была напечатана в «Арбалете».