и турецкого, фра Якопо после принятия пострига также был направлен орденом в Константинополь. Среди множества историй о себе и своем происхождении, что рассказывала ему мать, была одна, которую он никак не мог забыть. Однажды дед Термо вернулся из Таны с тринадцатилетней рабыней-черкешенкой по имени Катерина, прекрасной княжной с золотыми волосами и небесно-синими глазами; вскоре ее перепродали, но Термо продолжал вспоминать о ней до конца своих дней, как будто встреча с этой рабыней стала важнейшим событием в его жизни, и теперь ему нужно было вымолить у Господа Бога прощение за ошибку, в которой он упорно не желал каяться на исповеди.

Расспрашивать его я не стал, поскольку в глубине души был совершенно уверен, что той прекрасной Катериной, княжной-рабыней, была моя мать в самом начале долгого пути, приведшего ее в наш мир. Куда больше меня заинтересовали другие речи фра Якопо. Да, пожалуй, мне под силу было решить грандиозную задачу султана, но затем все-таки хотелось бы пробраться на Кавказ. С помощью рыжебородого монаха я начал изучать турецкий язык и арабскую письменность, которые уже не раз видел в бумагах моего деда Антонио, и даже сделал в записной книжке заметку, несколько слов и пару строк из турецкой поэмы, где говорилось о том, как солнце садится в море.

Вчерне набросав свои идеи и планы, я наконец передал фра Якопо письмо для султана, которое попросил перевести и отправить в Константинополь. В письме, помимо проекта парусной мельницы и корабельного гидравлического насоса, я описал Галатский мост с настолько высокой аркой, что люди опасались бы ходить по нему, а также свайными устоями и деревянными волнорезами для защиты от приливов и отливов. Для разводного же моста через Босфор я разработал подвесную систему, благодаря которой сильное морское течение могло свободно проходить под ним, не задевая и не повреждая конструкций. В июле мне передали записку от фра Якопо, тот сообщал, что письмо мое перевел на турецкий язык и отправил третьего дня того же месяца. Больше я ничего об этом деле не слышал, и возможность столь желанной поездки на Восток совершенно сошла на нет.

В последующие годы я не раз представлял себе эту поездку. Мне с детства нравилось мысленно путешествовать по схемам Птолемея, картам мира, миниатюрам из «Сферы» Горо Дати или читая невероятные описания разнообразных уголков света у Плиния, в хрониках Мандевиля и Форести. Книги о путешествиях всегда были моей страстью. Когда были опубликованы рассказы о плаваниях португальцев, письма Америго Веспуччи и адмирала Колумба о недавно открытых Восточной и Западной Индиях, я одним из первых раздобыл себе экземпляр.

Я доказал совпадение приливов и общность вод Великого и Средиземного морей, составил схемы и карты этих мест, даже не видя их; я, наконец, сочинил письмо, в котором выдавал себя за инженера на службе у девадара, наместника Сирии, посланного исследовать северные границы его владений и ставшего свидетелем чудовищного катаклизма – могучего потока воды, сошедшего со склонов горы Тавр. На самом же деле о Тавре я знал лишь то, что ухватил в каких-то других книгах, от «Метавры» Аристотеля до трудов Исидора Севильского, а карту взял у Птолемея. Для меня цепь Таврских гор являла собой то, что легенды зовут Кавказским хребтом, а сам Тавр – священную гору из рассказов моей матери, ведь на ее родном языке, как и на языке скифов, слово это означает «высочайшая вершина». Огромный каменный монолит, самая высокая гора мира. Чтобы понять, на что может быть похож этот мир белого льда, я однажды отважился в середине июля подняться, пускай и с огромным трудом, на ледник Монбозо на Альпийском хребте, отделяющем Францию от Италии, и воочию наблюдал, насколько синее на этой высоте небо и насколько ярче солнце.

Да, когда-нибудь я заберусь и на священную гору моей матери, пускай лишь во сне или когда душа моя в смертный час освободится от оков плоти. Пролетая над бескрайними равнинами Сарматии, увижу, как эта гигантская тень растягивается в день летнего солнцестояния на целых двенадцать дней пути, а в день зимнего – до самых Гиперборейских гор, на месяц пути к северу. У ее корней омоюсь в чистой воде родников и рек. Поднявшись примерно на три мили, миную непроходимые чащи высоких елей, сосен и буков, а еще три мили спустя – луга и бескрайние пастбища. Я буду продолжать восхождение до самых вечных снегов Тавра, на высоту четырнадцати миль. И вот наконец двурогая вершина, что высится над облаками и ураганными ветрами, за границей самой жизни, нарушаемой лишь племенем огромных хищных птиц, что откладывают яйца в глубоких расселинах, а после, завидев внизу добычу, камнем падают из-за облаков на травянистые плато. Огромная белоснежная глыба будет молча наблюдать за мной, улыбаясь с поистине божественным равнодушием. Она и есть сама Природа, наша всеобщая мать.

В этих краях я смогу воочию увидеть следы трудов рук Божиих в час творения. Разумеется, во тьме веков там произошли невероятные геологические потрясения, вроде наполнения Великого моря, Понта, до глубины примерно в тысячу локтей, возникновения долины Дуная, Северной Анатолии за Тавром, равнины, что простирается от Кавказа до западного моря, и другой, Танаисской, раскинувшейся в окружении Рифейских гор. По моим расчетам, уровень моря в Тане, в трех с половиной тысячах миль от Геркулесовых столпов, чуть выше, чем в море Средиземном. Оно подпитывается непрерывным притоком пресной воды, обломков горных пород, песка и отложений из Танаиса, одной из величайших рек земли, на берегах которой родилась моя мать: своими водными потоками, как руками, эта река формует глину нашего мира, прокладывая все новые, извилистые, словно змеиный хвост, русла.

Но сильнее всего вдохновила меня «Сфера» Дати, одна из самых распространенных и читаемых книг во Флоренции. В самом ее конце есть восхитительная цветная иллюстрация с изображением Восточного Средиземноморья и Великого моря: Кавказ, называемый также Каспийскими горами, и Тавр сливаются здесь в единую систему, на вершине которой видна странная деревянная хижина – не что иное, как Ноев ковчег, причаливший к этим вершинам на исходе Потопа. А в устье Танаиса можно увидеть единственное изображение Таны, какое мне только удалось найти, того самого города, где моя мать потеряла свободу: горстка домов и складов, колокольня и церковь, окруженные невысокой стеной с башнями, единственным, что защищает этот дальний аванпост от жуткого небытия.

Последние несколько лет я чувствую, что память моя, когда-то, как и у матери, невероятная даже в мельчайших деталях, понемногу начинает слабеть. Мне