и надёжные партнёры, спонсоры и режиссёры, лишь с сочувствием покачивают бородами. Боятся, что, скорее всего, фильм не окупится, но не понимают бараны, что не всё искусство обязано окупаться!

— И ты решил всё-таки обратиться ко мне?.. — Моро изящно отпила Апероль Шприц из бокала.

— Я до сих пор задаюсь вопросом, являешься ли ты той, за которую себя выдаёшь. Ты ещё очень молода, чтобы обладать такими связями в кинематографе, которых нет даже у меня, — сомневался Семиструнный-Проталин. — Фильмы и постановки, в которых ты снималась… Прости, но всё это похоже на обыкновенное легендирование, над которым не сильно старались.

— А разве это важно? — усмехнулась Моро. — Ты снимешь фильм про Наполеона и останешься при всём том, что имеешь сейчас. Но придётся включиться в процесс, который я косвенно упоминала во время наших ранних встреч. Ты идеальная кандидатура для одной из его фаз. Однако ты уже достаточно осведомлён о возможных последствиях этого. Я не психотерапевт, Эрнест, чтоб каждый раз встречаться с тобой и слушать изливания твоей души. Ответь мне наконец, ты согласен или нет?

— Согласен. Искусство превыше всего. Остальное пусть горит синим огнём, — грустно улыбнувшись, Семиструнный-Проталин допил свой кофе, который в тот момент показался ему самым горьким напитком в его трагической жизни.

Вспышка.

––

— Был предпоследний персонаж во всём этом мерзком представлении, который выводил вырученные за наркотик суммы обратно в Советский Союз. Но он помер естественной смертью — такое тоже бывает — и я также не успел до него добраться. Не думаю, что теперь он особо заслуживает нашего внимания, но, если понадобится, я могу снова предоставить все необходимые подробности. — Рассказ Тряпочника постепенно подходил к концу.

— А последним «персонажем» оставался Градов? — тяжело выдавил из себя вопрос Коломин. — Господи, а проф-то как умудрился во всё это влезть?!

— Ты знаешь, я был уверен, что готов ко всему. А получилась та самая история про дно и поддонники.

— Но ты всё равно убил его! — снова в сердцах воскликнул Ярослав. — А мог бы оставить как ключевого свидетеля!

— Успокойся и послушай меня! Я не убивал профессора. Тогда, в его квартире, ты проанализировал лишь часть прошлого. А стоило всё досмотреть до конца. Теперь делай это в надлежащем объёме! — приказал Красный тряпочник.

––

Вспышка. Светлый московский день. Профессор Градов стоит на Салтыковском мосту, построенным через Яузу, между набережными Академика Туполева и Красноказарменной. Рядом с ним стоит один из теневых организаторов.

— Слышал, куратор из Совмина отказал вам в выделении финансирования на новый набор Проекта? — словно змей-искуситель, почти прошипел главарь. — Кое-кто даже начинает поговаривать, что Проект неэффективен. Институт вместе с коллективом и ребятами в том или ином будущем планируется прикрыть.

— Да, я приехал к ним со стратегией развития и дорожной картой — единым доработанным документом, с которым мы тогда несколько промахнулись. Может, если бы побольше над ним в прошлый раз помозговали, то больше ребят бы… выжило. Буду делать всё, чтобы спасать своё детище, спасать своих, близких и родных мне людей. В документе я сумел совместить общую лаконичность и развёрнутость по ключевым вопросам. Введение, обоснование, аргументация, промежуточные и текущие итоги, финансово-экономические показатели, включая неявные выгоды, — ничего не удовлетворило этих заскорузлых бюрократов. Я вот думал, вы мне сможете помочь, как один из кураторов Проекта, но в тот день я вас не застал в ведомстве, — чувствуя себя сильно неудовлетворённым, искренне пожаловался Градов. — Нам надо что-то делать, иначе мы потеряем самое важное!

Главарь будущей банды несколько помялся, побарабанив пальцами по перилам моста.

— Видите ли, профессор, боюсь, что голос мой и остальных кураторов не будет иметь силы. В правительстве с устоявшимся предубеждением относятся к ребятам, даже с некоторой опаской. Даже мою позицию, основанную на объективном common sense, воспринимают слабо и весьма неохотно. Возможно, это связано с латентной боязнью, гм, скажем, потерять доступ к принятию управленческих решений вследствие определённых действий ваших подопечных, — объяснил неизвестный.

— Господи, да неужели вы хотите сказать, что в Совмине и ЦК опасаются того, что анализаторы способны совершить государственный переворот?! Какие-то восемь парней и одна девушка вызывают такой параноидальный бредовый страх? — взмахнув руками, вопрошал Градов. — Но ведь все, кто имеет нужный допуск к проекту, прекрасно знает, что в ребят заложена прошивка, не допускающая ряда негативных политических действий.

— Видимо, это не является достаточным доводом, — пожал плечами собеседник. Вкрадчиво добавил более тихим голосом: — Однако, Аркадий Константинович, есть способ получить финансирование иным способом. Однако куда более рискованным и опасным.

— Я весь внимание. Ради ребят я готов на всё, чего бы это не стоило, — без особых раздумий сразу заявил Градов.

— Не здесь и не сейчас, профессор. Вы станете в этой цепочке ключевым звеном и, несмотря на всё, у вас будет шанс отказаться, — вроде бы давая выбор, заявил организатор.

— Отказаться от будущего моих подопечных и моего коллектива? То, на что были отданы не только моя, но и десятки других жизней? Нет, никогда! — твёрдо сказал Аркадий Константинович. — Ещё раз повторюсь: нет, никогда!

Вспышка. Квартира Градова в тот самый роковой, последний его вечер. Тряпочник пробирается в квартиру профессора незаметно для его жены, занятой на кухне, и неслышным шагом идёт в ванную комнату. Он стучится, входит внутрь помещения и спокойно закрывает за собой дверь. Аркадий Константинович видит всё это и продолжает лежать в ванной со смиренным выражением лица. Он вовсе не пытается сопротивляться, не срывается прочь и не бежит на помощь.

— А ведь я догадывался, что это действует кто-то из наших. Но тогда бы траектории анализаторов обязательно бы наложились друг на друга, и удалось бы вычислить убийцу среди своих. Поэтому я отбрасывал и отбрасывал эту версию, а зря, — грустно улыбнулся Градов. — Я не подумал о кое-ком другом, тоже важном. Здравствуй, Вова.

— Профессор! — Тряпочник скинул с себя капюшон. Аркадий Константинович не испугался, потому что прекрасно понимал и помнил, как Вова стал выглядеть после инцидента. — У меня так мало времени. И мне так стыдно и так печально, что мы встречаемся в такое время и таких условиях. Сколько раз я проходил мимо Института по улице, заглядывал с крыш домов в его окна. Видел вас, ребят и наставников. Скучал, рефлексировал, ностальгировал. Там, внутри — дружба, атмосфера, тепло, командный дух, интересные задачи, задающие смысл жизни. А я — в ноябрьской стылости, под осенним дождём в этой куртке и капюшоне. Но дело уже, к счастью или к сожалению, давным-давно не в этом.

— Вова, почему ты убежал? Я делал кое-какие расчёты, и в