из джема. Эли включила радиоприемник. К ее огорчению, новогодняя передача уже началась. Транслировалась «Летучая мышь», и барон фон Айзенштайн пел с чувством:

Что нельзя изменить,

Лучше то позабыть.

— Да, счастлив тот, кто может забыть.

Фрида Брентен, сложив руки на коленях, слушала передачу.

— Как хорошо, что я опять сижу среди вас, дети мои. Не хватает только Пауля и Виктора. Оба в России и друг о друге, верно, ничего не знают.

— Ты опять ударилась в политику, мама?

— Ах, дочка, не болтай глупостей! Не все же о пустяках толковать. Можно когда-нибудь и о дельном поговорить.

Все рассмеялись и согласились с ней. Можно. Даже нужно. Вальтер рассказал о Викторе, о том, как Виктор вступил в Берлин с Советской Армией.

— А теперь он твердо решил учиться и стать физиком.

Мать и Эльфрида расспрашивали его об Айне. И о Кат. Фрида Брентен все-таки не могла понять, как это между Вальтером и Кат не только нет неприязни, но они еще остаются добрыми товарищами. И даже с женой Вальтера у Кат хорошие отношения.

— Мир и люди, — сказала она, — совершенно переменились. Обычно этого не замечаешь. Но как вспомнишь свою молодость! Нет, тогда все было по-иному. Если бы в ту пору… муж со мной разошелся и женился на другой, я бы ни его, ни ее знать не хотела. Но все-таки жаль, что ты не мог привезти жену.

— Покажи еще раз ее фотографию, — сказала Эли. Внизу, на улице, затрещали хлопушки. Фрида Брентен до смерти испугалась и возмущенно крикнула:

— Что за люди!.. Ну, сами скажите, не сумасшедшие разве? Им еще не надоела пальба! Нет, это какой-то совсем особый мир. Я его не понимаю.

VI

Поздно вечером явился еще гость. Бывший квартирант Фриды пришел поздравить ее с Новым годом. Ока поблагодарила и представила ему Вальтера:

— Мой сын.

— Да не может быть! — Амбруст подошел к Вальтеру. — Из Москвы?

Пожимая ему руку, Вальтер ответил:

— Из Москвы-то я давненько.

— Что ж вы раньше не приехали к нам? Сколько лет мать вас ждала, ждала, дождаться не могла.

— Если бы так просто было приехать. Из Москвы в Берлин сейчас гораздо легче добраться, чем попасть из Берлина в Гамбург. А кроме того, оба эти года пришлось работать и днем и ночью. Разруха-то страшная…

— А верно, что в советской зоне все по-другому, совсем не так, как у нас здесь? Объединение коммунистической и социал-демократической партий — это, конечно, великое дело. У нас тут тоже объединяются, но главным образом — против нас.

— Против кого это — против нас? — спросил Вальтер.

— Против нас — коммунистов.

— Вы член коммунистической партии?

— Да, я вступил в коммунистическую партию. И ваша мать немало этому способствовала.

— В таком случае мы с вами товарищи.

— Конечно. И должны немедленно перейти на «ты», — сказала Фрида Брентен, входя в комнату. — По этому поводу надо выпить. Мне, Вальтер, он ни за что на свете не хочет говорить «ты»!

— Но, послушай, Фрида! — воскликнул Амбруст. — Как можешь ты так говорить?

И все рассмеялись, потому что Амбруст в первый раз обратился к мамаше Брентен на «ты». Она сказала:

— Нет, до чего же замечательные зубы у тебя теперь, Генрих!

Зашли и соседи Фриды — Класинги, чтобы вместе с Брентенами встретить Новый год. Муж, по профессии грузчик, — высокий, широкоплечий человек, а жена — маленькая и кругленькая, вроде Фриды Брентен. Услышав, что Вальтер жил в Москве, Класинг принялся расспрашивать о Советском Союзе, о том, как там живется.

— Должен сказать, что половину из того, что пишут в газетах, я сбрасываю со счетов, потому что наши газеты безбожно преувеличивают и врут. Но в том, что остается, должна же быть какая-то крупица правды, ведь не могут же они сплошь все сочинять.

— А почему не могут? — спросил Вальтер. — Все, что некоторые газеты пишут о Советском Союзе, — сплошная ложь.

Мужчины увлеченно заговорили о политике, а Фрида Брентен и маленькая фрау Класинг внимательно прислушивались к их речам. Вальтер сначала рассказывал о Москве, о Советском Союзе, а затем, отвечая на вопрос Амбруста о реформах, проведенных в Восточной зоне, сказал, что земельная реформа не только ликвидировала касту юнкеров, она позволила наделить землей сотни тысяч беженцев и переселенцев, которые могут теперь заново строить свою жизнь. Вальтер рассказал о конфискации собственности крупных капиталистов и о создании народной промышленности. А еще одна важная реформа, продолжал он, школьная: увольнение всех нацистских учителей и обучение тысяч молодых педагогов. Открываются университеты специально для рабочих и крестьян. Через несколько лет в Восточной зоне будет своя, новая интеллигенция, заключил Вальтер.

— И чего вы добиваетесь? — спросил Класинг.

— «Вы»? Это значит — мы, социалисты в Восточной зоне, так? Добившись объединения обеих рабочих партий, мы добиваемся теперь объединения Германии, — ответил Вальтер.

— А конечная цель?

— Конечная цель? Построить социализм.

— Это легче сказать, чем сделать.

— Правильно, — согласился Вальтер. — Но ведь это было и остается целью социалистического рабочего движения.

— Дети, дети! — воскликнула вдруг Фрида Брентен. — За разговорами вы забыли о времени. Двенадцать мы, верно, давно уже прозевали.

— Спокойно, мама, — отчеканила Эльфрида. — Будильник у меня в руках. Осталось ровно восемь минут.

— Тогда живо наливай стаканы, — заволновалась Фрида.

— Вы не состоите ни в какой партии? — спросил Вальтер соседа.

— Как же так! — ответил грузчик. — Я социал-демократ. Двадцать шесть лет в партии.

— Стало быть, социалист!

— Само собой!

— Значит, вы знаете, что, пока существует капитализм, войны неизбежны, — продолжал Вальтер. — Последняя война, думаю, еще не забыта.

— Еще не один десяток лет будем помнить. И если даже забудем о человеческих жертвах, то развалины вокруг нас еще долго будут напоминать о ней.

— Вы только подумайте, — продолжал Вальтер, — ведь в одном Гамбурге, и только от бомбежек, погибло пятьдесят пять тысяч человек. Вчера я прочитал в одном журнале, что эта цифра вдвое превышает число убитых на войне тысяча восемьсот семидесятого — семьдесят первого годов. Но должен вам сказать, что я вот слушаю некоторых и вижу, что они уже все забыли, забыли горящие улицы, массовую гибель людей в бомбоубежищах, крики и стоны умирающих, запах серы и гари. Можно ли допустить, чтобы все это повторилось?.. А не повторится это только в том случае, если мы добьемся единства рабочего класса, если построим социализм. Если перестанем вести бесконечные разговоры, а действительно осуществим наши идеалы.

Фрида Брентен и Эльфрида разлили вино. Все встали и подняли свои бокалы. Внизу, на улице, стреляли хлопушками. Слышны были крики:

— С Новым годом!.. С Новым годом!..

— За что мы выпьем? — спросил Класинг.