Айна, еще вся под обаянием спектакля, всю дорогу была молчалива. Она грезила с открытыми глазами, она все еще жила той жизнью, которая прошла перед ней на сцене.

И Вальтер размышлял об этом творении Лессинга. Некогда центральной темой «Натана Мудрого» и высшим выражением свободомыслия драмы была притча о перстне. До чего все переменилось! Ныне зрителей больше всего потрясал рассказ о резне в Гате. В этом рассказе подлинный гуманизм Натана проявлялся в самой чистой и прекрасной форме. Так каждое время заново оценивает художественное произведение, видя в нем отклик на вопросы современности.

— Знаешь, Вальтер, — сказала Айна, с трудом отрываясь от своих мыслей, — мне редко приходилось видеть такую сильную и волнующую драму. Теперь она зазвучала как истинно немецкая драма… В каком же близком соседстве сосуществуют варварство и гуманность! Как объяснить такое явление?

— Многое можно было бы сказать об этом, но до конца разобраться тут трудно, — ответил Вальтер. — Мне кажется, что зоологическое и человеческое начало пока еще сосуществуют одновременно. Все дело в том, какое из них подавляется и какому дается простор… А с социальной точки зрения? Георгий Димитров высказал интересную мысль: варварский фашизм не есть явление единичное, присущее германскому монополистическому капиталу; это одно из тех варварских средств, за которые хватаются империалисты всех стран, чувствуя, что конец их близок. С помощью разгула варварства они рассчитывают держать в узде свои народы и еще некоторое время оставаться на поверхности. И напротив, с демократическим обновлением Германии, социальным и моральным, освободятся и расцветут все гуманные силы немецкого народа. Если нам удастся в то же время подавить, преодолеть все варварские, косные, человеконенавистнические инстинкты, а они, разумеется, еще живы, то мы, немцы, вновь сможем обогатить и себя самих, и человечество такими художественными твореньями, как «Натан».

— О, если б это удалось! — воскликнула Айна.

— Зависит от нас, — ответил Вальтер. — «Смелей! Пусть каждый следует голосу своей любви, неподкупному, свободному от предрассудков».

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

I

Наконец-то межзональный паспорт получен и все формальности, необходимые для поездки из Берлина в Гамбург, завершены. Вальтеру оставалось только сесть в поезд. Но за день до отъезда его чуть было опять не задержало одно обстоятельство. Было получено анонимное письмо, в котором Отто Вольф, с конца 1946 года занимавший пост ландрата в Марке[33], изобличался в том, что он при Гитлере работал для гестапо. Призванный к ответу, Вольф с негодованием отверг обвинение. Ему поверили. В послевоенные годы анонимных писем такого рода было много; они всегда оставляли неприятный осадок. Но несколько дней назад Вольф, как рассказывали Вальтеру, бесследно исчез. Накануне отъезда Вальтер был в редакции, где обсуждал с товарищами план работы на время его отсутствия. Он как раз прощался со своими сотрудниками, когда позвонила Айна.

Приходил Отто Вольф, сказала она; произвел впечатление очень подавленного человека. Говорил, что он, Вальтер, ему страшно нужен.

— Почему же ты его отпустила, Айна? — с досадой крикнул в телефонную трубку Вальтер. — Я сейчас же приеду.

— Он сказал, что часам к шести зайдет опять.

— Это хорошо!

«Отто Вольф! — Вальтер положил трубку и задумался. — Работал для гестапо. Выдавал нацистским палачам коммунистов. Должно быть, и арест Тимма дело его рук».

Вальтер вспоминал: Прага, Париж. Встреча с Вольфом в Валенсии. Повсюду поспевала эта ищейка, этот подручный фашистских палачей… «А я, — говорил себе Вальтер, — я помог ему опять пролезть в наши ряды… Мы все еще слишком легковерны, слишком доверчивы. Ведь уж тогда, в Париже, было в нем что-то неясное, подозрительное. Но никто не занялся этим делом как следует. Мы мало бдительны. Преступно мало… Я говорю «мы», — мысленно остановил себя Вальтер, — а имею ведь в виду себя».

Он связался с товарищами из партийного руководства и получил указание около шести вернуться к себе на квартиру. Действовать надо было осторожно.

Отто Вольф стоял в подъезде одного из домов на противоположном тротуаре и внимательно наблюдал улицу и квартиру Вальтера Брентена. Настороженно присматривался к каждому прохожему. Но ничего сколько-нибудь подозрительного не замечал. Он решил при малейшем намеке на опасность бежать и скрыться. «Вальтер Брентен — незлобивый и порядочный человек, — говорил он себе. — И он мне поможет».

Но в следующую минуту его одолевали сомнения: «А если он тем временем узнал, чем я в последние годы занимался? Он может взять да выгнать меня из своего дома… Но ведь он тоже сидел в концлагере, он знает, к каким методам прибегали нацисты, чтобы парализовать волю человека… Холодные и неумолимые обличители из коммунистов сами обычно в таком положении не бывали…»

Вольф вздрогнул. Из-за угла вышли трое мужчин. Они о чем-то оживленно разговаривали. Один из них громко рассмеялся. «Нет, это не шпики… Те не так одеты и не ведут себя так шумно… А вдруг это маскировка?..» Он не спускал с них глаз. По-видимому, темой их разговора было что-то веселое, они подтрунивали друг над другом и смеялись… Нет, конечно, это не агенты уголовной полиции.

А не исповедаться ли во всем Вальтеру Брентену? «Нет, всего говорить нельзя. Слишком уж много это будет… Но когда Брентен узнает все и почувствует, что я искренне готов искупить вину, он не откажет мне в помощи…»

Отто Вольф и в самом деле думал, что может искупить все содеянное им; по крайней мере, хотел себя убедить, что это возможно. Он надеялся, что в сорок пятом году прошлое будет зачеркнуто и для каждого начнется новая жизнь. Он уговаривал себя, что в те дикие годы, как он называл времена нацистского господства, у каждого была своя минута слабости и поэтому все несут на себе какое-то бремя вины — кто большее, кто меньшее… Но теперь дана возможность сбросить его. Никто не должен попрекать другого его прежней слабостью, его виной, думал Вольф… Он готов как угодно загладить свою вину, чем угодно искупить ее, но только одного не хочет: опять оказаться за решеткой. Он проберется в Западную Германию и до тех пор будет там жить под чужим именем, пока не получит твердых заверений, что его не посадят за прежние грехи; пока ему не дадут возможности реабилитировать себя. Он надеялся, что Вальтер Брентен ссудит его деньгами, более или менее значительной суммой. Через Вальтера он будет сноситься с партийными инстанциями… «Я ведь не агент гестапо, — говорил он себе, — а его жертва! Вальтер Брентен поймет это лучше других, ведь Вальтер меня знает…»

Но вдруг