называет его, «цикл») «прозы для печати, магнитофона и живого голоса». Теперь, когда он погружен в прозу «Поиска» и «Неподвижности» («П» и «Н»), он уже не упускает случая отколоть номер позаковыристее. Первый отрывок из этого цикла, «Путешествие по ночному морю», вероятно, вешание голоса на магнитофонной ленте. Это—рассказ от лица сперматозоида, по-видимому, стремящегося к яйцеклетке, хотя из его эсхатологических размышлений следует, что определенный процесс еще не закончился. Вуди Аллен обошелся с этой темой похлеще.

Так называемый рассказ «Заблудившись в комнате смеха» написан в чисто литературной манере. Текст болтает с автором, который болтает и с ним, и с нами. «Описание внешности и поведения — это один из традиционных приемов характеристики героя, использовавшихся беллетристами». Барт как бы отгораживает читателя от текста. «Чем больше писатель отождествляет себя с рассказчиком, буквально или метафорически, тем желательнее во всех случаях избегать повествования от первого лица». Некоторые из подобных учительских рассуждений занимательны, но совсем другое дело, когда тщеславный и злоумышленный писака пытается изобрести нечто из ряда вон новое по сравнению с тем, что уже давно освоено в таких «читаемых» текстах, как мрачное «Одинокое место», аморальное и бессмертное «Тлут» и дерзкое «Гнездо дураков».

Переход от прозы «Спокойствия» и «Неподвижности» («С» и «Н») к прозе «Поиска» и «Эксперимента» («П» и «Э») редко идет писателю на пользу, если ему нечего сказать по-настоящему значительного и нового. У Барта есть лишь книги, предложения в них и весьма четкое представление о том тупике, в который он сам себя завел: «Думаю, что литературе не свойственно движение к абстрактным формам, как, скажем, это присуще скульптуре. И разве не знаменателен сам по себе факт, что эта проблема ставится который уж раз...» Который уж раз! Так в чем же дело, Алиса?.. (Между прочим, у Барта тоже есть привычка пользоваться кавычками и словами «он сказал».)

В 1972 году Барт опубликовал три повести в книге «Химера». Две из них основываются на греческих мифах, ибо разве греческие мифы не являются, как считают сторонники Юнга, общим источником всех наших мечтаний и повествований? Нет, это не так. Греческие мифы важны лишь для тех народов, которые все еще живут на побережье Средиземного моря и там, где душа утраченного мира еще не покрылась пылью веков. Мифы нужны, но они не самое главное для тех, кто воспитан на классике, для того поколения, к которому относится Юнг (и Т. С. Элиот); разумеется, они нужны также тем, кто хотел бы понять произведения литературы, в основе которых лежит миф. Однако они ничего не говорят американцам XX века. Для нас Эдип—не обреченный царь Фив, а мрачный герой Фрейда, который нисколько не похож на богобоязненного страдальца, созданного Софоклом и Еврипидом. Да мы просто и не способны мысленно перенестись в древние Фивы.

«Улисс» Джойса часто считается удачной обработкой греческого мифа в целях современного повествования, но даже самым не искушенным читателям ясно, что миф в интерпретации Джойса не оправдал себя, и если бы не великолепный обман и дар писателя-натуралиста, то одна мифическая основа книги еще не спасла бы роман. Увы, со времен Джойса использование греческого мифа стало приманкой для тех, кто не умеет вести повествование. Вот и все тут. Тщеславные писаки просто хотят снискать популярность своими произведениями об адюльтере на восточном берегу штата Мэриленд, о беспорядках в университетах, о крупных неполадках в сердце страны. Однако все это вызывает глубокое раздражение у тех, кто хоть немного разбирается в классической литературе, и, наверное, недоумение у тех, кто изучает английскую литературу, где роман, как известно, начался с Ричардсона.

Барт нахватал материала из книги Роберта Грейвза «Греческие мифы» (он, правда, отдает должное этому выдающемуся чудаку, хранителю старого мира). Так, он наугад взял историю о Беллерофонте, укротителе Пегаса, чтобы модернизировать ее. То же самое он проделал с историей о Персее, убившем Медузу-Горгону. Одна из историй взята из арабских сказок. Это — рассказ Даниазадиад, «сестренки Шехерезады»...

Сестренка Шехерезады—разговорчивая студентка, которая восторженно отзывается об академических заслугах своей сестры «Шерри», «старшекурсницы факультета искусств и наук в университете Бану Сасан. Кроме того, что она является приходящей королевой, студенткой, которой доверили прощальную речь от имени выпускников, а также университетской чемпионкой по атлетике... все университеты Востока предлагали ей стипендию». Подобное остроумие имеет свою оборотную сторону. Поскольку знание литературы и мира у Барта такое же, как у школьного учителя, то для него очевидно, что прообразом его жизни ( и почему бы не жизни всего человечества?) является университет. Кроме того, зная, что его едва ли будут читать, разве что выпускники американских университетов, он решил необходимым учесть известную неразвитость их читательских возможностей.

Если бы Барт написал «Гамлета», то начал бы его так: «Ну, думаю, если меня вытурят из Ратджерского университета, это не беда, лишь бы попасть в эту семейку в Уилмингтоне, где мы изготовляем пластмассу, которая убивает людей, но я ложусь на другой курс, иначе расскажу обо всем прежде, чем моя мамаша выскочит замуж за этого дурака, моего дядю...» Вероятно, это—единственный способ, приобщить к классике молодые, испорченные телевидением умы, однако это унижает как классику, так и молодежь. Конечно, Барт не дурак. Он зачастую сообразителен и умеет опережать критику. Так, сестренка Шерри замечает: «Ныне настоящую художественную литературу читают только критики, кое-кто из писателей да изучающие ее студенты, которые, будь их воля, предпочли бы дискотеку и кино».

Тысячу одну историю помогает сочинять Шерри джинн, который, подобно многим мужским образам Барта, совершенно идеальная личность: его правило — «не ложиться в постель с женщиной, если она не разделяет его чувств». Если арабскому джинну уподобляется американец, то это означает, что он очень возмужал. Если же мы сначала не поняли, как джинн добродетелен, то позднее о нем сообщается, что «он совершенно незнаком с неверностью, кровосмесительством и педерастией». Надеюсь, по этой причине он лучший джийн в кампусе. Шерри и джинн часто обмениваются мыслями о природе литературы, что, несомненно, является единственной причиной написания ее университетской разновидности, но в общем-то эта забавная сказка мало что дает.

Барт родился и был воспитан в исконных традициях, в здоровом русле американской литературы, но предпочел другой путь, который был ему ближе. Может быть, потому что начитался всяких теоретических трудов о романе. У него, как и у всех американцев, страсть быть не только оригинальным, но и великим, а это значит, как говорит Ричард Пойриер, открыть «свой новый мир», то есть показать образец упорядоченности в противоположность беспорядку, который мы устроили в Западном полушарии.