– Сильно попорчено тело? – тихо спросил я, пока возвращались к закрытому гробу.

– Очень сильный заряд, – ответил он. – Михаил был в машине только с водителем, так что разобрались, что кому принадлежит. Во второй машине, помимо шофёра, были четыре человека охраны, так там вообще…

Я постоял возле гроба минут пятнадцать и ушёл перед тем, как в зал начали пускать людей. Суслова было жаль. Он сильно навредил в моей реальности, но в этой сделал необходимое, крайне важное и лично для него неприятное дело, заплатив за это семью годами своей жизни. А теперь его место займёт Машеров. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо тем, что Пётр Миронович будет членом ЦК и обретёт огромную власть раньше, чем это должно было произойти по планам. Плохо тем, что с ним тоже могли расправиться. И на кого тогда ставить? Интересно, найдут ли гниду в Комитете? Это должен быть влиятельный человек, если только устранение Суслова не дело рук какой-нибудь западной спецслужбы. Тогда действительно могли обойтись одним-двумя исполнителями. Могли убрать и Брежнева, особенно если не вычистить Комитет. А за границей таких возможностей море. После перерыва, вызванного охлаждением в отношениях из-за ликвидации Израиля, опять начались поездки в Западную Европу. На него там через два-три года будут готовить покушение, если история в этом повторится. Ладно, последую совету древних и не буду ломать голову над тем, в чём ничего не могу сделать. Интересно, чем мне аукнется сегодняшнее стояние у гроба второго по значению руководителя партии? В зале хватало людей, которые смотрели на меня больше, чем на гроб. На гроб смотреть неинтересно, а вот на невесть каким ветром занесённого к нему артиста и певца… Наверняка о нас с Люсей болтали всякое. Множество концертов, несколько дисков, песни, книги и кинофильмы. Мы уже стали такими же обязательными приметами «Голубых огоньков», как Муслим Магомаев, Эдита Пьеха и уцелевший в этой реальности Юрий Гагарин. Теперь нас при случайной встрече на улице узнали бы даже урки. О нашей дружбе с Брежневым тоже знали многие, а теперь ещё и это. Но я не мог отказаться. Нужно немного поубавить творческую активность. Из-за беременности жены я не планировал на следующий год новых фильмов, концерты тоже исключались. В семьдесят пятом взойдёт звезда Пугачёвой, так что народу будет о ком поговорить, а я пока ограничусь книгами.

– Простился? – спросила жена. – Семья была?

– Дочь и сын, – ответил я. – Я немного постоял и ушёл до того, как начали прощаться, но там и так были люди, в том числе и пресса. Наверняка опять пойдут слухи.

– Их и так много ходит. Мы почти не общаемся с соседями, а матери рассказывали. У нас многих хлебом не корми, дай только посплетничать, а если чего не знают, так придумают. Она узнала, что после «Воина» ты собирался меня бросить и жениться на Бондарчук. Так что пощёчину заработал за дело.

– Родишь ребёнка, и сразу заткнутся, – сказал я, – тем более что Наталья выходит замуж. Меня сейчас интересуют другие сплетни. Ты не отправила письмо Ире? Вот и спроси, что о нас говорят в Минске.

– Спросил бы у сестры, она тоже общается с людьми.

– Спрошу при случае. Брежнев сказал, что вместо Суслова будет Машеров. Я думаю, что он займётся только чистками, а кто теперь будет придерживать Главлит? Как бы опять не разгулялась цензура.

– Твой Суслов не больно-то придерживал Романова.

– Он был консервативный, но честный человек, а в последние годы сильно поменял стиль работы. Я вообще не знаю тех, кто сидит в Агитпропе, и с Михайловым из Госкомитета по делам издательств шапочное знакомство.

– Ну и наплюй. Сам советовал мне жить спокойней. Ещё ничего не поменялось, а ты уже начал ломать себе голову. Думай лучше о другом. Мне через месяц рожать, а мы с тобой ничего не купили для ребёнка. Давай, пока я ещё могу с тобой ездить, возьмём машину и всё приготовим.

Машеров переехал с семьёй в Москву через двенадцать дней после похорон, а в первый раз мы встретились в субботу, четвёртого января. Уже прошёл внеочередной пленум ЦК, на котором решился вопрос его членства в Политбюро, а я десять дней назад стал отцом. Он поздравил меня и спросил, какой вес у дочери.

– Три двести, – ответил я. – Для девочки хороший вес. Прекрасный ребёнок: ест и спит. У меня дети были беспокойнее, правда, оба мальчишки. Пётр Миронович, вы не скажете, чем закончилось расследование? А то Брежнев не хочет говорить.

– И правильно делает, – сказал Машеров. – Дружба не основание для того, чтобы он выдавал тебе государственные секреты. Есть общее правило, что знание каких-то тайн не даёт права знать их все. Зачем тебе это? Слышал поговорку, что крепче спит тот, кто меньше знает. Это как раз для тебя.

– Я буду спать хуже. Это ведь не любопытство! Моя жизнь напрямую зависит от вас и Брежнева. Если с вами что-нибудь случится…

– Ты уже достаточно известен, чтобы не тронули.

– Вы сами верите в то, что сейчас сказали? Долго ли организовать фатальную случайность? Я слишком много знаю и гуляю на свободе только благодаря личным связям. Уйдут Брежнев и Косыгин, заменят Семичастного, и что тогда? Придут новые люди, для которых моё имя – это только набор букв. Я достаточно долго прожил, чтобы понять простую истину: чем выше по лестнице власти забирается человек, тем меньше он руководствуется человеческой моралью. Его собственное окружение не в счёт. К счастью, я стал для Брежнева своим, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Нет человека – нет проблемы. Этим ведь руководствуются не только на Западе. А оправдание всегда под рукой – это интересы государства. Если раньше могли где-то изолировать, то сейчас уже нет! И пользы от меня для Проекта немного, и известность мешает. Не дай бог узнают! Проще мне чем-нибудь отравиться или упасть с лестницы.

– Значит, я, по-твоему, тоже аморальный тип?

– Бросьте, Пётр Миронович! Вы прекрасно поняли, о чём я сказал, и знаете, как я к вам отношусь. Вы во многом исключение, поэтому я к вам и пришёл. И сейчас я хочу знать, вычистили ли Комитет и есть ли в покушении заграничный след.

– По обоим вопросам «да». И в Комитете кое-кого арестовали, в том числе и в руководстве, и есть след на Запад. Расследование не закончилось, а больше я тебе ничего не скажу. Не имею права, да тебе и не нужно.

– Вы приехали один? Я имею в виду не семью,