В январе 1922 года, когда Вашингтонская конференция продолжалась уже третий месяц, было достигнуто соглашение о заключении Договора девяти стран, носившего утешительный характер. В соответствии с этим договором, все основные мировые державы должны были проводить в Китае политику открытых дверей. В договоре было отражено воссоздание в мае 1920 года консорциума кредиторов, в котором в качестве членов участвовали Япония и Америка[1182]. По условиям консорциума, США, Британия, Франция и Япония договорились не конкурировать друг с другом в финансовых проектах в Китае. Китай, в свою очередь, должен был брать займы только у консорциума. Томас У. Ламонт из J. P. Morgan называл это партнерство «маленькой Лигой Наций»[1183]. На практике это означало эмбарго на выдачу кредитов Китаю, поскольку требования к договорам о сотрудничестве были довольно запутанными, и ни одна из влиятельных политических группировок Китая не пошла бы на патерналистские условия, на которых такие договоры могли быть заключены. В начале 1922 года представитель США Джейкоб Гулд Шурман разъяснил Пекину, чего от него ожидает Вашингтон в ответ на сколь-либо значимую финансовую поддержку. Контроль над Китайско-Восточной железной дорогой должен быть передан международному картелю. Шурман мрачно намекнул на то, что «он надеется, что Китай добровольно запросит помощи», постольку другим странам было бы жаль «оказывать на него давление». Министерство иностранных дел в Пекине оставило разъяснения Шурмана без ответа[1184]. В 1922 году ни один военачальник-милитарист, каким бы беспринципным он ни был, не был готов согласиться со столь жесткими требованиями иностранцев. Такое согласие было равносильно политическому самоубийству.

Не наблюдалось прогресса и в вопросе о тарифах. Китай хотел сам распоряжаться своими поступлениями от налогов и иметь право защищать свою промышленность от иностранного демпинга. Но участники Вашингтонской конференции тянули время. С окончанием войны Франция, Италия, Бельгия и Испания ожидали возобновления платежей по возмещению убытков от Боксерского восстания. Учитывая собственные унизительные финансовые проблемы, Франция настаивала на том, чтобы выплаты производились в довоенной золотой валюте, а не в обесцененных современных франках. Веллигтон Ку отказался, и тогда Париж приостановил ратификацию Вашингтонского договора. Возможности начать государственное строительство, возникшие на конференции, остались неиспользованными. А продолжавшиеся беспорядки во внутренних провинциях Китая давали прекрасный повод для сохранения права экстерриториальности иностранцев. В мае 1923 года в Линченге было похищено 19 иностранных пассажиров поезда.

По вычурному выражению госсекретаря Хьюза, эти события стали болезненным подтверждением того, что «курс политического развития в Китае» не оправдал ожиданий «тех, кто надеялся на то, что более широкие возможности независимого развития ускорят… создание правительственных структур, способных выполнить международные обязательства, подтверждающие право на суверенитет…»[1185] Другие делали более резкие выводы. Американский представитель Шурман предлагал «полностью разогнать… китайское правительство» и поставить на его место «международное агентство». Когда Вашингтон отказался рассматривать столь масштабное применение военной силы, Шурман предложил установить международный надзор над железнодорожной системой Китая. А протесты радикально настроенных студентов и других «защитников полноценного суверенитета Китая… выступающих против» следовало просто игнорировать[1186].

Представитель Британии на Вашингтонской конференции Виктор Веллесли из департамента Дальнего Востока британского министерства иностранных дел был согласен с необходимостью решительных действий. «Ничто не может быть более фатальным, чем проявление слабости, – говорил он. – Престиж европейских рас на Дальнем Востоке после русско-японской войны неуклонно падал, а в результате Великой войны ему был нанесен сокрушительный удар». Он также поддерживал идею введения международных военно-полицейских сил на всех основных транспортных артериях Китая. На это более холодные головы в Форин-офисе немедленно возразили, что в 1923 году о проведении совместной военной операции на линии вторжения боксеров не могло быть и речи. Как скептически заметил один лондонский чиновник, «раньше мы могли доставить Китаю или китайцам немало неприятностей, и мы можем сделать это и сейчас; но теперь они уже знают, что на самом деле мы не готовы к действиям; им понятен наш блеф»[1187]. И конечно же, он был прав. Вашингтонская конференция стала наглядной демонстрацией иерархии глобальных сил, и она приняла осознанное решение о проведении дефляции валюты военной силы. Задача заключалась в расчистке пути для экономических сил, имевших первоочередное значение для восстановления. Но достаточно ли этого было для наиболее проблемных регионов в Азии и Европе?[1188]

Америка заявила о своем вступлении в большую политику на самом высшем уровне в 1905 году, когда президент Тедди Рузвельт выступил в роли арбитра при заключении Портсмутского договора, положившего конец русско-японской войне. Спустя 16 лет преемник Рузвельта из числа республиканцев, рассылая по всему миру приглашения на Вашингтонскую конференцию, пригласил Японию и Китай, но не Россию. И хотя «красная угроза» миновала, вопрос о том, чтобы республиканцы направили приглашение коммунистам, даже не поднимался. Но дело было даже не в приглашении. В 1919 году в Версале революция воспринималась по меньшей мере как опасность. Два года спустя на конференции в Вашингтоне роль Советов в расстановке сил в мире оценивали лишь по унизительным уступкам, на которые Советы пошли перед Пекином. Советский Союз выжил. Но его экономика лежала в руинах, а попытки развить наступление революции все чаще наталкивались на противодействие контрреволюционных сил на местах[1189].

Несостоявшаяся революция стала неотъемлемой частью истории послевоенной стабилизации, имевшей не только отрицательную роль. Неудачи коммунистического движения заставляли разрабатывать новую долгосрочную стратегию мятежа, целью которой была не метрополия, а периферия, а опорой – не пролетариат, а крестьянство, составлявшее большинство населения планеты. Этот идеологический поворот знаменовал собой решительный уход от XIX века, резкое изменение направления марксистской политической мысли, которое имело не меньшее значение, чем фундаментальные изменения, происходившие, например, в основополагающих принципах буржуазного либерализма[1190]. И пока в Лондоне и Вашингтоне озадаченно размышляли о том, как право на самоопределение может отразиться на конституции Индии или Филиппин, в Москве в Коминтерне начинали понимать, что крестьянство в колониальных и полуколониальных странах представляет собой одну из ведущих исторических сил будущего.