Гвозди в крышку гроба монархии Габсбургов западные союзники начали заколачивать летом 1918 г. 3 июня Антанта провозгласила, что считает одним из условий справедливого мира создание независимой Польши, объединяющей все области, населенные поляками, — т. е. и Галицию, входившую в состав Австро-Венгрии. К тому времени в Париже уже действовал Польский национальный совет, основанный Р. Дмовским, который после большевистской революции в России сменил прорусскую ориентацию на прозападную. Деятельность сторонников независимости активно спонсировала польская диаспора в США; посредником между ней и Польским национальным советом служил известный пианист И. Падеревский. Во Франции была сформирована польская добровольческая армия под командованием генерала Ю. Галлера. Тем временем Ю. Пилсудский, разорвавший отношения с центральными державами, был летом 1917 г. арестован немцами и понемногу приобрел среди поляков славу национального героя. Подъему польского национально-освободительного движения, в том числе в Галиции, способствовали и трения между поляками и украинскими националистическими кругами.

30 июля 1918 г. правительство Франции признало право чехословацкого народа на самоопределение. Чехословацкий национальный совет был объявлен «высшим органом, представляющим интересы народа и являющимся основой будущего чехословацкого правительства». 9 августа совет был признан в этом качестве Великобританией, а 3 сентября — США. Таким образом, право на государственность было признано за народом, существовавшим лишь в воображении Масарика и его сподвижников. Ведь «до самого возникновения независимого чехословацкого государства для значительной части чешских политиков Словакия оставалась некой экзотикой, а для подавляющего большинства чешского общества — и вовсе terra incognita» (Irmanova, 422). Кроме языковой близости, чехов и словаков мало что объединяло: на протяжении многих веков оба народа имели совершенно разную историю, находились на неодинаковом уровне политического и культурного развития. Искусственность политических и национально-государственных построений чешских эмигрантов, однако, ничуть не беспокоила Антанту: гораздо важнее для нее было использовать Чехословацкий национальный совет как инструмент разрушения габсбургской монархии — коль скоро с последней не удалось договориться.

* * *

«Все в бой!» — этот отчаянно-яростный призыв главнокомандующего армиями Антанты французского маршала Ф. Фоша прозвучал на Западном фронте в начале осени 1918 г. Западные союзники стремились закрепить успех, достигнутый в августе. 26 сентября 123 французские, британские, американские и бельгийские дивизии пошли в последнее наступление на позиции немцев. Те располагали без малого двумя сотнями дивизий — но лишь четверть из них была полностью боеспособна. Два дня спустя все было кончено: начальник немецкого генштаба Э. Людендорф, разбитый и опустошенный, доложил командующему фельдмаршалу Гинденбургу, что не видит иного выхода, кроме начала переговоров о перемирии. А ведь еще месяц назад, во время последней встречи Вильгельма II и Карла I, немецкие генералы наперебой заверяли австрийского императора в том, что, несмотря на все трудности, война будет выиграна!

На следующий день после того, как Людендорф и Гинденбург наконец поняли, что победы не будет, Болгария, чьи войска на Салоникском фронте отступали под напором противника, попросила о перемирии. Армии Антанты быстро продвигались через Македонию и Сербию на север — к границам дунайской монархии, у которой уже не было сил удержать развалившийся фронт. Узнав об этом, министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Иштван Буриан, вновь назначенный на этот пост после отставки Чернина, лаконично заметил: «Всему конец». 4 октября по согласованию с императором и немцами Буриан направил западным державам ноту, в которой сообщалось, что Австро-Венгрия готова к мирным переговорам на основании изложенных Вильсоном в январе 1918 г. «14 пунктов», включая пункт о самоопределении наций. На следующий день в Загребе образовалось Народное вече Хорватии, провозгласившее себя представительным органом всех югославянских земель монархии. Распад Австро-Венгрии перешел в завершающую стадию.

Карл I еще пытался что-то спасти. С 10 по 12 октября он принял делегации венгров, чехов, австро-немцев и южных славян. Венгерские политики — премьер-министр Ш. Векерле, бывший премьер И. Тиса, лидер умеренной оппозиции А. Аппоньи — и слышать не хотели о федерализации монархии, которая казалась императору последним шансом сохранить государство. Мадьяры — в который раз! — добились своего: Карл пообещал, что готовившийся им манифест о федерализации не коснется Венгерского королевства. В свою очередь, чехам и югославянам федеративное государство уже не представлялось привлекательным: Антанта обещала им больше — полную независимость. Еще в конце сентября Чешский союз провозгласил: «На все нынешние попытки изменить конституцию у нашего... народа нет иного ответа, кроме холодного и решительного отказа... Мы больше не верим никаким обещаниям... То, чего мы хотим, никакое венское правительство нам никогда не даст...»

Подобную позицию заняли и депутаты, входившие в Югославянский клуб. Его председатель А.Корошец вспоминал об октябрьской аудиенции у Карла: «Я сказал [императору], что он... не прислушивался к нашим требованиям, особенно тогда, когда мы настаивали на отставке Чернина. Он спросил, возможно ли, чтобы мы оставили его? Я Ответил: «Ситуация говорит о том, что жребий брошен». Император закрыл лицо руками; послышались рыдания. Я медленно вышел, поскольку видел, что он уже не может говорить. Это была моя последняя встреча с императором». Монарх уже не приказывал — он просил и даже умолял, но было поздно. Карл Первый и Последний расплачивался за ошибки, львиную долю которых совершил не он, а его предшественники. Этот добрый, неопытный и не слишком сильный человек чувствовал страшную душевную боль: рушился весь его мир, основой которого был монархический принцип. Народы отказывают в повиновении своему государю — к такому обороту событий последний Габсбург не был готов. И все же он боролся — не за власть, поскольку не был властолюбив, а за наследие, переданное ему предками, наследие, которое, как полагал Карл, он не имел права утратить.

16 октября 1918 г. увидел свет императорский манифест, название которого в тогдашних условиях звучало почти иронически — «Моим верным австрийским народам» (в историю этот документ вошел как «das Voelkermanifest» — «Манифест о народах»). В нем провозглашалось, что «Австрия должна стать, в соответствии с желаниями ее народов, государством федеративным, в котором каждая народность образует свое собственное государство на территории, которую населяет... Этот новый порядок, который никоим образом не нарушает целостность земель святой короны венгерской, должен принести каждому национальному государству самостоятельность; в то же время он будет охранять их общие интересы... К народам, на самоопределении которых будет основана новая империя, обращаюсь Я — дабы участвовали в сем великом деле посредством национальных советов, которые, будучи составлены из депутатов [рейхсрата] от каждого народа, должны представлять интересы оных народов в их отношениях между собой и с Моим правительством. Да выйдет наше Отечество... из военных бурь как союз свободных народов».

Время для подобных шагов, однако, было упущено. Карл уже не мог удержаться на ускользавшем от него троне, зато помог своим манифестом избежать возможного кровопролития: «Слово императора... легитимизировало национальные советы и тем самым дало возможность многим чиновникам и офицерам, воспитанным в духе верности монархии, без внутренней борьбы начать служить национальным советам, в руки которых переходила власть» (Irmanova, 445—446). Национал-радикалы же не нуждались в благословении последнего Габсбурга: победоносная Антанта несла им на штыках государственный суверенитет. Те, кто придерживался более умеренных взглядов и не был уверен в жизнеспособности новых национальных государств, готовившихся занять место монархии Габсбургов, в большинстве своем покорно шли за националистами, которые во мгновение ока стали ведущей силой на чешской, словацкой, польской, украинской, югославянской, румынской политической сцене. Не подлежит сомнению, что наиболее слабым местом манифеста 16 октября было то, что его действие не распространялось на Венгрию. Тем самым вне игры оказались пожелания хорватов, чье королевство являлось составной частью Венгрии, не были учтены и потребности трансильванских румын, равно как и словаков — а тем самым также и чехов. Даже на краю политической гибели династия оказалась не в состоянии пойти наперекор мадьярским аристократам-консерваторам.