Между тем стремление Вены усадить за стол мирных переговоров и Германию закончилось ничем. На встрече с Вильгельмом II в Бад-Хомбурге 3 апреля 1917 г. Карл предложил кайзеру отказаться от Эльзаса и Лотарингии, в обмен на которые он был готов уступить Германии Галицию и согласиться с фактическим превращением Польши в германского сателлита. Эти инициативы не нашли у Вильгельма, а точнее — у стоявшей за ним военной клики, никакой поддержки. «Немцы создают страшные проблемы, — жаловался Карл Зите. — В конце концов мы будем вынуждены действовать самостоятельно, даже несмотря на риск оккупации». Характерно, что при этом «сама Германия и до, и после акции Сикстуса осуществляла зондаж по поводу мира и в Вашингтоне, и в Лондоне, не ставя в известность Австро-Венгрию и не давая никаких гарантий в части территориальной целостности последней» (Кайзеры, 470).

Весной 1917 г. к власти во Франции пришло правительство во главе с А. Рибо. В отличие от своего предшественника А.Бриана и президента Р. Пуанкаре новый премьер был настроен весьма настороженно по отношению к мирным инициативам Вены. Кроме того, он настаивал на соблюдении Лондонского договора 1915 г. между державами Антанты и Италией, согласно которому итальянцам были обещаны многие австрийские территории, включая Тироль, Триест, Истрию и Далмацию (см. главу «На фронтах»), Италия же, несмотря на далеко не блестящую ситуацию на фронте, не желала отказываться ни от одного из своих требований, хотя во втором послании, переданном Сикстусу и датированном 9 мая, Карл прозрачно намекнул, что готов уступить ей Тироль. Не помогло и давление на итальянское правительство со стороны Ллойд-Джорджа, который отозвался о письме Карла I как об «очень добром» («It’s a very kind letter»). 5 июня премьер-министр А. Рибо выступил во французском парламенте с речью, в которой заявил, что «мир может быть лишь плодом победы». Разговаривать бурбонским принцам стало не с кем и не о чем. «Афера Сикстуса» закончилась неудачей, однако ей суждено было иметь продолжение — катастрофическое для императора Карла.

Позднее, в конце 1917 — начале 1918 г., было предпринято еще несколько попыток наладить контакты между Австро-Венгрией и западными державами. Ни в одной из них, однако, уже не участвовали лица, столь близкие австрийской императорской чете и облеченные таким доверием, как принцы бурбонско-пармские. Возможно, сам выбор Карлом своих родственников в качестве посредников оказался не слишком удачным. Сказалась многовековая приверженность Габсбургов династической дипломатии, но на переговорах с демократической республикой такая дипломатия принесла больше вреда, чем пользы: аристократы не пользовались доверием радикальных республиканцев, определявших политику Франции на заключительном этапе войны. Вдобавок к началу 1918 г. произошли серьезные военные и политические перемены, препятствовавшие дальнейшим поискам мирного разрешения конфликта.

* * *

В конце октября 1917 г. австро-германским войскам удалось наконец прорвать оборону итальянцев под Капоретто. Отступление итальянской армии вскоре превратилось в бегство, и только переброска на северо-восток Италии британских и американских подразделений помогла Антанте стабилизировать ситуацию. Потери Италии за две с небольшим недели — с 24 октября по 10 ноября — составили 10 тыс. человек убитыми, 30 тыс. ранеными и почти 300 тыс. пленными; Австро-Венгрия и Германия потеряли около 70 тыс. человек. Центральным державам не удалось нанести Италии окончательное поражение, но итальянская армия надолго утратила способность вести активные боевые действия.

Зато Восточный фронт мировой войны после большевистской революции в России окончательно прекратил существование. Брестский мир был подписан 3 марта 1918 г.; Россия утратила огромную территорию — Прибалтику, Белоруссию, Украину и Закавказье. Большевистское правительство признало независимость Украинской народной республики, которая заключила с центральными державами отдельное мирное соглашение (хотя австро-венгерские и германские войска оставались на ее территории до осени 1918 г.). В дунайской монархии этот мир назвали «хлебным», поскольку надеялись на поставки украинского зерна, которые позволили бы улучшить критическую ситуацию с продовольствием, в первую очередь в Австрии. Этим надеждам не суждено было оправдаться: гражданская война и плохой урожай на Украине привели к тому, что вывоз зерна и муки из этой страны в Цислейтанию составил в 1918 г. менее двух с половиной тысяч вагонов (для сравнения: из Румынии — около 30 тыс., из Венгрии — более 10 тыс., из Германии — свыше 2600 вагонов).

Наконец, 7 мая в Бухаресте был подписан сепаратный мир между центральными державами и разгромленной Румынией. Последняя потеряла небольшую часть южной Трансильвании и Буковины, отошедшие к Венгрии, а также Добруджу, приобретенную Болгарией. В качестве компенсации румыны получили Бессарабию, оставшуюся «бесхозной» после раепада Российской империи. Бухарестский мир, однако, оказался очень недолговечным: 10 ноября 1918 г., когда уже ничто не могло предотвратить поражение центрального блока, Румыния формально во второй раз вступила в войну на стороне Антанты. Это позволило ей впоследствии настаивать на соблюдении условий соглашения 1916 г., вернуть Добруджу и получить Трансильванию.

Общая ситуация на фронтах вновь оживила в военных кругах Германии и Австро-Венгрии надежду на победу. Немцы намеревались начать весной решающее наступление на Западном фронте, австрийцы готовили новую наступательную операцию в Италии — чтобы завершить начатое при Капоретто. Однако силы центрального блока, в отличие от его противников, были на исходе. Видимый перевес Германии и ее союзников на всех европейских театрах военных действий в первой половине 1918 г. оказался грандиозным миражом, который рассеялся всего через несколько месяцев.

Между тем характер войны в последние два ее года заметно изменился. Прежде всего, война в буквальном смысле слова пришла в каждый дом. Колоссальные потери сторон привели к тому, что вместо регулярных армий в бой теперь шли главным образом резервисты — надевшие военную форму отцы семейств, которые еще недавно не предполагали, что им, мирным обывателям, тоже придется сражаться: ведь летом 1914-го все были убеждены, что солдаты вернутся домой «еще до того, как опадут листья». Но к концу войны картина оказалась совсем иной: так, из почти 190 тыс. офицеров австро-венгерской армии к осени 1918 г. только 35 тыс. составляли кадровые военные, остальные были вчерашними учителями, адвокатами, лавочниками, чиновниками, журналистами... Тотальный характер войны порождал всеобщее ожесточение. Если в XIX в. целью действующей армии было нанести врагу поражение, чтобы дать политикам и дипломатам возможность договориться о выгодных условиях мира, то теперь противник должен был быть не просто разгромлен, а уничтожен во всех отношениях — военном, политическом и экономическом. Необычайно интенсивная военная пропаганда «ставила одну цель — полную и окончательную победу в этой войне за завершение всех войн... Война приобрела идеологический характер» (Berenger, 285). Каков бы ни был ее исход, она просто не могла завершиться справедливым миром, поскольку с абсолютным злом, которое стали олицетворять в глазах друг друга воюющие стороны, примирение невозможно.