– Наверное, потому, что я была на нее похожа.

– Ерунда. Жюли – твой живой портрет, тебя такой, какой ты была, какой я тебя знал, и все же из-за нее сердце мое не пропустило ни единого удара. И скажи мне еще, моя дорогая утраченная любовь, почему ты заплакала, увидев мои руки?

– Адам, нет, это нечестно!

– Тебе не все равно, правда? По-прежнему?

– Я… я не знаю. Нет. Я не могу. Только не теперь.

Адам всегда знал, о чем я думаю.

– Из-за Кристал? – резко спросил он.

– Нам ведь теперь никогда не узнать, правда? То, что мы совершили, так и останется стоять между нами.

– Я мог бы это вынести, – мрачно отозвался Адам. – Поверь мне, я свое искупил. – Он посмотрел на руки и протянул их вперед. – И это самая незначительная цена. Ну ладно, моя милая, и что ты теперь хочешь делать?

– Уехать, разумеется. Ты понимаешь, осталось недолго. Дедушка выглядит таким слабым. После… потом я как-нибудь выясню с Коном отношения и уеду. Если он будет знать, что я уезжаю, мне ничего не грозит. Нам нет никакой необходимости встречаться, Адам.

– Нам никогда не было необходимости.

Я резко отвернулась.

– Я пойду.

– Не забудь уздечку.

– Что? А, спасибо. Прости, что помешала тебе покататься.

– Пустяки. Роуэн наверняка выбрал бы тебя. У меня тяжелая рука.

Он снял свою уздечку с колышка и перекинул через руку седло. А потом вдруг улыбнулся:

– Не тревожься, родная. Я не стану подставлять тебе подножки. Только не уезжай снова, не попрощавшись.

– Адам, – с отчаянием произнесла я. – Я ничего не могу поделать. Я так чувствую. Жизнь продолжается, ты меняешься и уже не можешь вернуться назад. Приходится жить, как получится. Ты же сам знаешь.

– Да, конечно, – ответил он без всякой трагедии в голосе, как будто кончая самый обычный разговор. – Но умереть было бы гораздо легче. До свидания.

Он вышел в калитку и, не оборачиваясь, зашагал через поле.

Жизнь продолжается, сказала я Адаму. Когда я вернулась на ферму, работники уже успели прийти, а в коровниках мычал скот. Я умудрилась незаметно проскользнуть в конюшню и повесить уздечку на место, а потом зашла в кухню.

Миссис Бейтс тоже пришла и теперь ждала, пока закипит чайник. Она бросила на меня удивленный взгляд:

– Бог ты мой, мисс Аннабель! Раненько вы встали. Катались верхом?

– Нет. Просто не спалось.

Яркие глазки задержались на моем лице.

– А теперь что еще стряслось? Вы совсем бледненькая.

– Все в порядке. Плохо спала, только и всего. С удовольствием выпила бы чашечку чая.

– Хм. – Зоркие добрые глаза внимательно осматривали меня. – Вот уж выдумали, вставать в этакую рань. Надо бы вам поберечься.

– Ерунда, Бетси, ничего со мной не случится.

– В жизни не видела, чтобы кто так плохо выглядел, как вы в тот день, когда вернулись. – Вода закипела, и экономка, сняв чайник, ловко налила кипятка в заварочный чайничек. – Не скажи вы мне, что вы мисс Аннабель, в жизни бы вас не узнала, точно вам говорю. Да-да, можете улыбаться, сколько хотите, но это чистая правда и никакой лжи. Уж будь уверен, говорю я Бейтсу в тот самый вечер, уж будь уверен, мисс Аннабель нелегко пришлось в этой самой Америке, говорю я, да оно и удивляться нечему, говорю я, судя по тому, как там ее, эту самую Америку, изображают.

– Я жила в Канаде, – кротко вставила я.

– Что то, что другое, все едино. – Миссис Бейтс со стуком опустила чайник на уже накрытый к завтраку стол, сдернула крышку и принялась бурно помешивать чай. – Теперь-то вы гораздо лучше выглядите, да и капельку весу набирать начали, да-да, хоть немножко стали на себя прежнюю походить, не я одна замечаю. Ты обратила внимание, говорит мне Бейтс тут как-то на днях, что мисс Аннабель почти такая же хорошенькая, как раньше, когда улыбается. Что, говорю я, не так-то часто и бывает по большому-то счету. Ну, говорит он, дайте ей только подыскать себе муженька да и остепениться, говорит он. Бог с тобой, говорю я, она ж домой не успела вернуться, дай ей время, говорю я, но мужчинам завсегда кажется, будто бы женщинам для счастья только одно и нужно, вы уж не обижайтесь, но он все равно говорит…

Я ухитрилась выдавить слабый смешок – надеюсь, вполне естественный.

– Бетси, милая! Дайте мне сперва домой вернуться, а уж потом искать женихов!

– Вот вам чай. – Она придвинула ко мне дымящуюся чашку. – Клали бы уж лучше сахар, а не эту иностранную черную гадость. И уж позвольте мне сказать напрямик: коли плохо спали, так вините только саму себя, после бульона-то и кофе, не говоря уж о виски – насколько я могу судить по стаканам, которые вам хватило нахальства оставить на кухне. Не то чтобы я совала нос не в свое дело… ох, вот и мистер Кон.

Кон, как хмуро отметила я, выглядел как всегда привлекательным и сна – ни в одном глазу. Молодого ирландца не портили ни ссадина на подбородке – след ночного происшествия, ни беспорядок в костюме – он с самого утра оделся по-рабочему, собираясь еще кое-чем заняться до завтрака. Принимая из рук миссис Бейтс чашку чая, он изумленно взглянул на меня.

– Господи боже. Что это ты на ногах в такой час?

– Говорит, гуляла, – пояснила миссис Бейтс, насыпая ему сахар. – Я думала, ездила верхом, но она говорит, ничего подобного.

Глаза его бегло скользнули по моим брюкам и желтой рубашке.

– А что, нет? А мне казалось, этот Форрестов жеребенок должен был давно тебя искушать.

Я молча пила чай. Сцена на лугу уже начала тускнеть, таять, расплываться… Горячий чай даровал благословение, забвение грез. День начался. Жизнь продолжается.

– А тебе все это очень идет, – заметил Кон, разглядывая меня с откровенным восхищением.

Я увидела, что в устремленных на него глазах миссис Бейтс отражается кислое сомнение. Она придвинула ему тарелку масляных рогаликов.

– Вот, попробуйте-ка.

Кон взял штучку, по-прежнему не сводя с меня взгляда.

– Поможешь нам сегодня на поле?

– Вот уж нет, – решительно заявила миссис Бейтс.

– Возможно, – пробормотала я. – Еще не знаю. Я… я плохо спала.

– Надеюсь, тебя никакие заботы не одолевали? – поинтересовался Кон.

В синих глазах читались лишь забота и братское любопытство.