что с тех пор, как убила того полководца, я перестала верить в необходимость чего бы то ни было. Если ты рассчитываешь сыграть на своих предполагаемых познаниях, если думаешь, что тебе, как последнему из хин, ничто не грозит, если полагаешь, что можешь позволить себе что угодно, потому что ты мне необходим… – Адер угрюмо покачала головой, отпустила его, но все еще прожигала глазами. – Это не так.

Акйил сдержался, не стал растирать шею.

– Слова, достойные монаха хин, – ровным голосом произнес он. – Все же мои уроки прошли не совсем даром.

– Довольно об уроках. – Адер кивнула на кента. – Настало время доказательств.

Страх ледяным ногтем прочертил дорожку по спине Акйила.

Он отвернулся от императора, принялся рассматривать врата.

«Меньше знай, – пробормотал голос Йеррина. – А лучше того – ничего».

Акйил закрыл глаза.

Спокойствие, снизошедшее на него в свинарнике Капитана, пропало, растоптанное тяжестью чувств. В живот просочился страх – беспокойный, с острыми коготками. Всю жизнь этот страх помогал ему выжить: бежать быстрее, когда надо было бежать, драться крепче, когда надо было драться. Отказаться от него вдруг представилось ошибкой – как пловцу в открытом море оттолкнуть от себя обломок мачты.

Он может отказаться. Император придет в ярость, но какое ему дело до императора? Не казнит же, в самом деле, за то, что он передумал. Месяц назад она и не знала о его существовании. Она и так подозревает в нем самозванца. Сказав ей правду, он уйдет отсюда без гроша, но впервой ли ему оставаться без гроша? Есть другие способы заработать, он изобретет затею понадежнее, такую, чтобы не кончилась для него… вот так.

И еще следовало подумать о Тощей Крале.

Ее предательство Акйила не задело – она поступила так, чтобы выжить. А вот то, что она по-прежнему в руках Капитана, беспокоило. Если просто сдает карты, еще ладно, но ее пустые глаза и мертвое лицо наводили на мысль, что дело хуже. Не то чтобы он придумал, как это исправить. И ясное дело, она его ни о чем таком не просила. Но сознание, что Краля жива, тянуло его, словно на тонкой ниточке, привязанной к чему-то внутри. Глядя на капитанских свиней, он готов был умереть в уверенности, что самое правильное для него – обратиться в ничто. А теперь его глодала новая мысль: подозрение, что и смерть станет очередным побегом, что неудача – еще один способ удрать.

Акйил снова повернулся к кента.

Что он почувствует, если не выйдет? Те, кто пытались до него, – что они ощутили в ту долю мгновения, когда еще не оказались по ту сторону целиком: шагнули одной ногой, просунули руку, плечо? Поняли они, что проиграли? Почувствовали, как наполовину уничтоженное тело истекает кровью в небытие? Он представил, как отдергивает руку, а кисти нет, и из обрубка хлещет кровь.

«Брось это, говнюк!» – одернул себя Акйил.

Сердце колотилось, но он знал, как его усмирить. Сорванное дыхание обжигало ноздри, но и с этим он умел справиться. Он – Акйил из Ароматного квартала, еще и монах хин. Его учили так же, как Кадена, а Каден с вратами совладал. Войти в них – риск, но ведь вся жизнь риск.

Побеждает тот, кому все равно, выиграет он или проиграет.

Этот урок он усвоил в свинарнике.

Акйил плохо представлял, что произошло с ним, когда свиньи терзали Андраза, но это очень походило на хинское описание ваниате. Ни страха, ни надежды – вовсе никаких чувств.

Он будто вышел из себя.

Конечно, хин не использовали для медитаций зрелище раздираемых на куски людей, но, может быть, существовали и другие средства, другие пути. Ему вот выпала ледяная пустота в доме Капитана, и Акйил под взглядом императора вызвал в памяти последние мгновения Андраза: увидел, как опускается на его колено дубинка, как Фори переваливает его через загородку, как свиньи смыкаются над ним, вскрывают живот клыками, выпускают кишки…

«Ничего больше в нем и не было», – напомнил себе Акйил.

Кровь. Кости. Мясо. Моча. Дерьмо.

«Все мы – не более того. Я – не более того».

Его совершенная память видела расширившиеся в ужасе глаза Андраза, из которых вытекло все, что тот любил, что ненавидел, на что надеялся. Акйил изменил образ, представил среди свиней себя. Это его рвали зубами, терзали, вскрывали слой за слоем, это он распадался на части, переставал быть.

«Меня нет».

Мысль пришла просто и непрошено, как дыхание. Ему представилась наблюдающая за его гибелью Тощая Краля, ее прекрасное и пустое, как небо, лицо.

«Я есть».

А вот это не принесло удовлетворения. Он попробовал вспомнить, что такое удовлетворение, – и не сумел. Чем может быть доволен мясной мешок?

В следующее мгновение он открыл глаза.

Мир никуда не делся: каменные своды, горящие на стенах факелы, устремленные на него огненные глаза императора, кента посередине. Все это не вызывало в нем никаких чувств. Он помнил, как боялся врат, но помнил страх как рассказ из третьих уст. Безразличный, бесцветный, безжизненный.

– У тебя… – Адер запнулась. – Получилось?

– Прикажете войти?

Адер еще мгновение испуганно вглядывалась в него, потом кивнула.

– Войти, возвратиться и рассказать, что видел на той стороне.

Он пожал плечами, отвернулся от нее и шагнул во врата.

* * *

Маленький, в сто шагов, остров среди моря.

Две дюжины кента по окружности. За ними обрыв к морю, семьдесят-восемьдесят футов до края прибоя. Яркое солнце обжигает глаза, но боль его не тревожит. Трудно понять, почему раньше тревожила. Она, как и ветер, волны, кольцо врат и шатер неба над головой, просто есть.

На каждой арке кента выбиты слова на непонятном языке. Может быть, названия мест. Он медленно обошел остров по краю, запоминая буквы, – возможно, их язык знаком императору или ее историкам. На полпути он споткнулся о твердый предмет, скрытый в высокой траве. Встал на колени и нащупал копейное древко. В нескольких шагах от него нашел череп и другие кости, наполовину вросшие в сухую землю. Не так много времени ушло, чтобы раскопать скелет целиком: рослый мужчина, если судить по длине рук и ног. Кшештрим? Или кто-то из хин? Останки могли пролежать здесь год или тысячу лет, хотя дерево копья почти не тронуто гнилью. Акйил просеивал землю, пока в ладони не осталась мелкая косточка, спрятал ее в карман и выпрямился.

Рядом с первым скелетом лежали другие. Один череп оказался наполовину раздроблен. В ребрах другого торчал арбалетный болт. Теперь уж не узнаешь, кто их убил и зачем. Вне ваниате его бы встревожила мысль, что на островке посреди океана