Well, you wonder why I always dress in black,

Why you never see bright colors on my back,

And why does my appearance seem to have a somber tone.

Well, there’s a reason for the things that I have on.

— Джонни Кэш, помнишь такого?

— Смутно, — признался Алессандро. У поющего был низкий, но ясный голос; он пел отстранённо, не интонируя.

I wear the black for the poor and the beaten down,

Livin’ in the hopeless, hungry side of town,

I wear it for the prisoner who has long paid for his crime,

But is there because he’s a victim of the times.

I wear the black for those who never read,

Or listened to the words that Jesus said,

About the road to happiness through love and charity,

Why, you’d think He’s talking straight to you and me.

Well, we’re doin’ mighty fine, I do suppose,

In our streak of lightnin’ cars and fancy clothes,

But just so we’re reminded of the ones who are held back,

Up front there ought ‘a be a Man In Black.

I wear it for the sick and lonely old,

For the reckless ones whose bad trip left them cold,

I wear the black in mournin’ for the lives that could have been,

Each week we lose a hundred fine young men.

And, I wear it for the thousands who have died,

Believin’ that the Lord was on their side,

I wear it for another hundred thousand who have died,

Believin’ that we all were on their side.

Well, there’s things that never will be right I know,

And things need changin’ everywhere you go,

But ‘til we start to make a move to make a few things right,

You’ll never see me wear a suit of white.

Ah, I’d love to wear a rainbow every day,

And tell the world that everything’s okay,

But I’ll try to carry off a little darkness on my back,

‘Till things are brighter, I’m the Man In Black.

— Неплохо, — сказал Алессандро.

— Он всегда ходил в чёрном, я имею в виду, Кэш, певец. У него потрясающие тексты.

— Ты сам поёшь?

— Нет, только играю. — Он поднял стакан с виски, и они чокнулись. — За наших ребят?

— Да, — поддержал Алессандро.

— Раньше я пил за тебя, — сказал Каллум, запив пивом виски. — За боевого товарища, командира, который погиб, освобождая Таиланд. Эта история произвела на меня сильное впечатление.

Алессандро сразу ощутил обжигающий вкус и попросил у Каллума таблетку, чтобы приглушить эффект и не опьянеть с непривычки очень быстро. Тот дал ему сразу две, и Алессандро разом проглотил их.

Пит принёс им чипсы и салат. Каллум спросил, как Алессандро оклемался, и Алессандро стал рассказывать про пересадку конечностей, операции на уцелевших частях тела и про НБп.

— Я и сам плохо это всё понимаю, — сознался Алессандро, — просто пересказываю, что мне сообщили врачи.

— Значит, ты один из них? — спросил Каллум.

— Из кого? — переспросил Алессандро, хотя и понял, о чём речь.

Каллум отхлебнул пива.

— Из «новых», — ответил Каллум и внимательно посмотрел в лицо собеседника, как будто хотел увидеть в нём новые черты. Нечеловеческие. Звериные. Где-то далеко историк из библиотеки Митчелла пел, уже более эмоционально и резво, про «ту, которая когда-то очень меня любила».

— Я не член какого-то движения.

— Я не о том.

— Если бы не НБп, я бы никогда не очнулся, — сказал Алессандро. — Так что…

— Ты прошел полный курс? — резко спросил Каллум. Алессандро замолчал. — Я не живу в Сети, но это не значит, что я не знаю таких вещей. Тебе улучшили голову? Твой мозг работает лучше, чем мой, Сандро?

— Мне не сказали.

— Ты врёшь, — Каллум покрутил стакан. — Мне правда нужно знать, Сандро. Пожалуйста, скажи.

— Да, — ответил Алессандро. — Полный курс НБп. Моего согласия не спрашивали, но они решили, что глупо ограничиться полумерой.

— Ты чувствуешь разницу?

— Нет. Никакой.

— И никаких новых ощущений?

— Нет, — опять соврал Алессандро. — И я не думаю о себе как о «новом человеке», Каллум. Наоборот. Я думаю о себе как о кроманьонце.

Каллум не улыбнулся в ответ, но выпил ещё виски. Алессандро напомнил ему пару забавных случаев времён службы, и оказалось, что Каллум забыл всякие мелочи. Они посмеялись, но Каллум держался отстранённо. Мысли о «новых людях» его не отпускали, Алессандро хорошо видел это по его лицу и по его тону. Он вернулся к этой теме, когда певец из библиотеки принялся размышлять о том, что «времена меняются», призывал «сенаторов и конгрессменов отозваться», а «отцам и матерям» советовал «не критиковать вещи, которых они не понимают».

— Мы все погибнем из-за этого, — сказал Каллум. — Я стараюсь не думать об этом, но у меня не выходит.

— Из-за НБп?

— Из-за «новых людей». — Каллум помолчал и добавил:

— Из-за тех, кто себя так называет… Я не читаю Сеть, не смотрю новости, но знаю, что происходит в мире, в конце концов, тут общаюсь с людьми… Ты слышал про «Облик Грядущего»? Про их идеи, про то, что они говорят о нас? Не на камеры, я имею в виду, но что они правда о нас думают… Об обычных людях… у кого нет денег на НБп или кто не хочет… превращаться в нечто… насиловать свою сущность…

Алессандро не хотел ничего отвечать, но Каллум не унимался:

— Я знаю, ты скажешь, что это прогресс, и тебя, например, он спас, и я всё это знаю, но, Сандро, понимаешь… Мне кажется, они — другие. Не такие, как мы… Лучше, умнее, да, наверное, но мне кажется они… не люди. Я их совсем не понимаю, меня пугает, что мой ребёнок, если захочет пройти процедуру (если ещё этого не сделал), что он станет одним из них…

— Ты общался с кем-нибудь из «новых»?

— Нет, — покачал головой Каллум. — А ты?

— Да, — он вспомнил Элизабет Арлетт. — Одна женщина… И ещё, думаю, мои врачи…

— Я понимаю, — проговорил Каллум, — они выглядят как мы и такие же, как мы… Но они другие, Сандро, совсем другие. И мне кажется… только не обижайся, я рад тебя видеть, но я смотрю на тебя и вижу… ты — другой.

— Ну, мне-то всё кажется другим.

Каллум вежливо улыбнулся.

— Чья это песня? — спросил Алессандро.

— Боб Дилан, — ответил Каллум. — «Ещё не стемнело», называется.