Этот крик души дорого дался Луиджи. После своего появления в аббатстве он часто рассказывал своему покровителю об Анжелине, но говорил всегда легкомысленным тоном, словно речь шла о мимолетном увлечении. Однако Луиджи понимал, что влюбился. Как только он встретился с лучезарным взглядом молодой женщины на площади Масса, все струны его души заиграли так же неистово, как струны скрипки. Потом, когда ей удалось уговорить жандармов и Луиджи был освобожден благодаря ее неожиданному заступничеству, он решил, что это возвышенное создание служит воплощением доброты и справедливости.

«Вот почему я ждал ее в Бьере, открыл ей часть своего прошлого, рассказал о кочевой жизни. Боже! В тот зимний день она была такой красивой, с золотисто-рыжими волосами, аметистовыми глазами, соблазнительными розовыми губами! Никогда прежде я не испытывал такого влечения к женщине. Никогда! Я назвал ее Виолеттой. Я находил ее такой очаровательной, такой сладкоголосой, такой рассудительной… Иначе я не стал бы проводить ночь в конюшне, чтобы увидеть ее в последний раз. Ах! Этот поцелуй, как он мне дорог! Я до сих пор дрожу от волнения, вспоминая его. Судьбе было угодно вновь свести нас в тот июньский день на берегу канала в Тулузе. Однако меня постигло разочарование. Девушка показалась мне холодной, равнодушной. Судьба сыграла с нами злую шутку: она приняла меня за мерзкого преступника, извращенца, чудовище. Но разве я могу сердиться на нее? Я вел себя глупо, бестактно. Я намеренно провоцировал ее, словно бросая вызов… Нет, я никогда не смогу забыть ее».

— Жозеф, о чем ты думаешь? Тебе пора уходить.

Аббат Северин стал для Луиджи отцом, и тот питал к этому святому человеку глубокую нежность и огромное уважение. Он не мог выразить свою любовь, поэтому просто взял аббата за руку и, нежно посмотрев ему в глаза, сказал:

— Ничего не бойтесь, я ухожу…

«Вы воспитали меня, научили читать и писать. Вы сделали из меня образованного и хорошо воспитанного мальчика. Но главное, я изучал сольфеджио, научился играть на скрипке и клавесине, — вспоминал Луиджи. — Годы бродяжничества превратили меня в человека, за которого мне часто бывает стыдно: свободного, как ветер, бедного, как Иов, да еще и ловеласа. Я воровал, лгал… Рядом с вами, таким слабым и больным, я словно стал лучше; рядом с вами я ощущаю себя ребенком, которого вы до сих пор любите. Увы, я изменился, сердце мое ожесточилось. Ожесточилось и болит от неразделенной любви к Анжелине».

— Луиджи, посмотри на меня, — строго сказал аббат. — Ты должен пообещать мне, что не будешь искать эту барышню. Тебе повезло, что тебя поместили в больницу Сен-Лизье и ты сумел сбежать и добраться сюда, не потеряв сознания. Но Анжелина — ведь так ее зовут? — эта прелестная Анжелина, о которой ты мне рассказывал, никогда не поверит в твою невиновность. Я верю тебе, так как знаю, что ты неспособен на такую низость, на такое варварство, и каждое утро молю нашего Господа Иисуса Христа, чтобы настоящий преступник был разоблачен и арестован.

— Я тоже желаю всей душой. Это оправдает меня в глазах всех.

— Особенно в глазах Анжелины. Ах, как мне тебя жаль… Дитя мое, теперь уходи. Послушник приготовил тебе мешок с едой. Ты отказался от моих денег, так возьми хотя бы еду.

Старый аббат встал. На сердце у него было тяжело. Он положил дрожащую руку на плечо своего воспитанника.

— Никто не узнает тебя в этой шубе. К тому же у тебя отросли усы и борода. Мне это не нравится, но теперь ты совершенно не похож на того Луиджи, каким был в июне.

Молодой человек тоже встал. Он поклонился отцу Северину и обнял его.

— Спасибо! Если бы я мог когда-нибудь отплатить вам! Я знаю, что вам не хватает средств отремонтировать здания, которых не щадит время… Прощайте, дорогой отец!

— Прощай, Жозеф! Да хранит тебя Господь!

Через десять минут молодой мужчина вышел из ворот аббатства, тепло одетый и хорошо обутый, с мешком, перекинутым через плечо. Мокрая земля чавкала под его ногами. Было очень холодно. На чистом небе сверкали мириады звезд.

— Свободен! Я снова свободен! — повторял Луиджи, но не испытывал ожидаемой радости.

Рана зарубцевалась, Луиджи вновь был полон сил. Он мог без устали шагать до самого рассвета. Ему не страшны были ни глубокий снег на горном перевале Аньес, ни сильный ветер, гулявший в горах. Однако ему не хватало того самого чувства, которое всегда поддерживало его и внушало радость: надежды. Его уход напоминал, скорее, бегство. Луиджи казалось, что во мраке ночи он различал изящный силуэт с золотисто-рыжими волосами и аметистовыми глазами.

«Анжелина, такая прекрасная и такая жестокая! — говорил он себе. — Я хочу, чтобы ты знала: я невиновен! Да, невиновен… Потому что я люблю тебя. О, как горячо я тебя люблю!»

По мере того как Луиджи преодолевал луга и ручьи, им овладевал странный страх: он боялся, что больше никогда не увидит Анжелину.

Появившаяся в столовой семьи Кост Анжелина произвела настоящий фурор. В рассеянном свете двух больших люстр с хрустальными подвесками ее белая кожа казалась перламутровой, излучающей собственное сияние. Ее триумфу способствовало и вечернее платье. Мать Филиппа громко воскликнула:

— Какое великолепие! Какое роскошное и элегантное платье!

Портнихе из Сен-Жирона пришлось немало потрудиться, чтобы безукоризненно сшить платье из муслина фиалкового цвета. Декольте украшали крошечные фиолетовые цветочки. Жерсанда де Беснак продумала каждую деталь. Ей хотелось, чтобы платье было достойно парижской моды. Действительно, фасон подчеркивал изящный стан Анжелины, ее упругую грудь, точеные плечи. Юбка, состоящая из нескольких оборок, плавными волнами спадала вниз.

Мари-Пьер подошла к своей будущей невестке, чтобы лучше разглядеть платье.

— Анжелина, вы восхитительны!

— Благодарю вас…

Филипп заважничал, словно петух, нашедший жемчужное зерно. Он не мог отвести взгляда от своей невесты, ведь до сих пор он никогда не видел ее столь элегантной. Анжелина заплела волосы в косы и уложила их в высокую прическу, что придало ей поистине царственный вид. На шее всеми цветами радуги переливалось жемчужное ожерелье, которое ей дала Жерсанда.

— В твоем возрасте я носила его, — сказала старая аристократка. — Жемчуг олицетворяет молодость и непорочность.

— Тогда я его недостойна… — ответила молодая женщина.

— Не говори глупостей! Твое сердце и душа остались непорочными, а это самое главное.

Но теперь, когда на нее были устремлены взгляды всего семейства Кост, Анжелине казалось, что она ведет себя как узурпаторша, интриганка. Чем лучше Анжелина узнавала Филиппа, тем отчетливее понимала, что он не способен простить ее, узнав, что она не девственница и что у нее есть ребенок.

С самого начала ужина Анжелина вела себя сдержанно. Казалось, такое поведение было вызвано скромностью. Но Камиллу Кост невозможно было провести. После омлета с трюфелями и сальми из вяхиря, этого типичного для Гаскони блюда, она не смогла отказать себе в удовольствие подтрунить над будущей невесткой.