так, по рассказам моего отца, дружившего с И. А., называли этого крикуна: ярко рыжий и непрестанный порыв. Если, по Пушкину, переводчики – это лошади, доставляющие чужую поклажу, то Иван Александрович среди переводчиков занимал место исключительное – творец нашего Хемингуэя. В ответ Хемингуэй обессмертил Кашкина: в романе «По ком звонит колокол» он дал его имя персонажу, уже погибшему до начала романа, но истинному герою. Сделал это Хемингуэй в благодарность за все, что Иван Александрович предпринял ради его популярности в стране русских, которых Хемингуэй с молодых лет усиленно читал и брал для себя за образец. Встречаться они не встречались, даже хемингуэевские письма до Кашкина не доходили: задерживала цензура (письма обнаружил Николюкин, но ему, в силу групповых предубеждений, того в заслугу не зачли). В ту же антологию вошли стихи Фроста, перевел их Михаил Александрович Зенкевич, но он не пришел, а оконные стекла дрожали в гостинице от крика Кашкина.

– «Чего он надрывается?» – спросил Джо.

– «Идёт разговор об истине».

Испуг не испуг, а выражение чего-то такого, тревожного вызывали мои пояснения в глазах у моего заокеанского подопечного. Джо, кажется, начинал опасаться за собственный рассудок. Не свихнулся ли он? С таким выражением лица он нередко выслушивал мои пояснения. По дороге в краснодарский конзавод ему захотелось пить, и он спросил, нельзя ли достать воды со льдом. А ехали мы на машине через станицы, и было это в самом начале шестидесятых. Говорю, что с него будет достаточно одной воды. То же ещё, со льдом! «Не хотите же вы сказать, – отозвался Джо, – будто в этих помещениях нет всех удобств?». На той же дороге увидели мы телеграфный столб, воздвигаемый группой женщин. Прошу учесть: задолго до вспышки феминизма в Америке – мой спутник остолбенел. В дальнейшем стоило ему увидеть рабочих, копающих яму или кроющих крышу, Джо изображал комический ужас: «Где женщины?! Как можно перенапрягать мужчин?» Обмен мнениями у нас состоялся и на Пятигорском ипподроме: возникла необходимость человеку куда-то пойти. Джо испытал шок и лишь глядя с Бермамыта на Эльбрус и другие вершины Кавказа, пришел в себя: «Перед лицом такой красоты можно обойтись и без туалетной бумаги».

В первый раз тревожный взгляд я поймал на себе, когда американский гость прибыл и поехали мы с ним из Шереметева. Не зная ни слова по-русски, американец, ни о чем меня не спрашивал. Дело было ночью, в темноте возникали дорожные знаки, язык шоссе заокеанский гость понимал без моей помощи. Над перечеркнутым «Р» он потешался, узнав, что у нас эта буква читается как R. Однако не требовалось объяснять, что это «ноу паркинг», просто ещё один признак в ряду наших наоборотов: работают бабы, где должны работать мужики и т. д. Без перевода истолковал он и перечеркнутую загогулину, запрещающую поворот в неположенном месте. Уже у въезда в столицу над дорогой, поверх шоссе, в небе колыхалось полотнище:

ВСЕ ДОРОГИ ВЕДУТ К КОММУНИЗМУ

«А что это за знак?» – поинтересовался американец. Судя по тону вопроса, он не ожидал услышать ничего чрезвычайного: еще один дорожный символ, пусть ему не знакомый. Перевести я и перевел без эмоций, как на полотнище обозначено без восклицательного знака и без точки. Довел до сведения моего спутника о направлении нашего общего следования. Джо посмотрел на меня тем взглядом, что я поймал на себе, сообщая ему: у поэта, его соотечественника, добиваются, что есть истина.

На утро мы оказались рядом с Робертом Фростом у гостиницы. Посланник доброй воли летел в Крым повидаться с Хрущевым, а мы – в Краснодар, чтобы решить, годится ли выступать на Кубок наций наш крэк, Анилин – потомок Эталон д’Ора.

Удалось нам получить скакуна линии мирового значения благодаря послевоенным репарациям: болезненно острая тема среди разговоров между конниками, какие мне довелось переводить. Тему ещё при Тиграныче поднял англичанин, мистер Форбс, первый из конников-иностранцев посетивший нашу страну. Он спросил, каков у нас приплод от жеребцов, полученных нами после войны из Германии. Спрашивал начальника Главного Управления коннозаводства, а начальник был из тех, кого Сноу назвал чужими. «Гробовщик того дела, во главе которого он поставлен», – так называли начальника мастера призовой езды. Его основной заботой, человека предпенсионного возраста, было в целости и сохранности уйти на заслуженный отдых. Всякую проблему он решал, как решали на средневековых Вселенских соборах – отрицанием существования проблемы. На вопрос королевского коновала глава советского коннозаводства откликнулся гримасой уныния: «Не дали ничего стоящего». У Форбса на лице промелькнуло недоумение, но вопросов он больше не задавал.

Доложил я Тигранычу об этом разговоре, тот взъярился: «Вот дурррак! Всё, что скачет у нас успешно, происходит от тех жеребцов». И я чуть было не вскрикнул, когда услышал слова авторитетнейшего конника. Война нанесла нашему коннозаводству огромный урон, погибло классное поголовье – это мне было известно, однако из сказанного Тигранычем следовало, будто война принесла нам благо. Знаток, понятно, судил со своей специальной точки зрения: ведение породы требует освежающего оборота чистой скаковой крови, а у нас перед войной из-за недостатка средств не стало жеребцов-производителей того класса, что ещё до Первой Мировой были за границей закуплены не считавшим деньги нефтяным королем Манташевым. После войны мы по репарациям получили таких жеребцов, и в результате стали подтягиваться к мировому уровню – мефистофелевское зло, что в конечно счете творит добро. Страшной ценой война решила нерешаемые внутренние проблемы – жестокая хитрость мирового разума, ведь, как известно, бывает, пожар способствует украшению. Производители, полученные из поверженной Германии, подняли класс нашего коннозаводства, один из примеров воздействия военных трофеев на развитие сельского хозяйства, промышленности и науки в нашей стране. «Лучшие в мире», – беря в руки немецкие клещи, сделанные до Первой мировой войны, говорил мне Дед Борис, заодно с Марксом и Максом Вебером считавший: путь технического прогресса идёт через страну протестантской трудовой этики. Плоды победы над Германией пожала и Америка, тем более, что их, как говорил один из наших партнеров по Двусторонней Комиссии, не бомбили, разрушений у них не было, напротив, трофеи поступили поверх промышленного подъема военных лет.

Творческая командировка

«Ах, батюшка! Сердце взяло, дай додраться!»

«Недоросль».

«Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу – зарежет, за копейку зарежет!»

«Мертвые души».

«Люди правды тоже рядом».

«Мать».

Сотрудников ИМЛИ использовали на сельскохозяйственных работах, и меня сразу начали посылать по колхозам. В одной из поездок я познакомился с Виктором Чалмаевым, которому было