Мост вел в Куинс и оттуда на Лонг-Айленд, один из штормовых центров всей баталии сберегательных банков. И все же, спросил себя Палмер, стало бы это баталией, если Джет-Тех не раздувала ее?

Он поднес стакан к губам и обнаружил, что пьет почти чистое виски, слегка охлажденное льдом. Но зачем ограничивать себя в выпивке? Ему ничего не предстояло в этот вечер. Кроме удовольствия, которое будет еще больше, если центры торможения слегка притупятся алкоголем.

На самом деле Палмера не удивило желание Вирджинии опять встретиться с ним. Частично потому, что он по-настоящему не поверил ей в тот вечер, когда она сказала, что порывает их отношения. Вероятно, вспомнил он, это был просто вопрос выбора. У нее не было выбора. Никаких прежних сильных эмоциональных привязанностей. Никакой истинной надежды на их появление. Она начала любовную связь с позиции полной уязвимости. Если они порвут эту связь, понял он теперь, ей некуда будет повернуться, впрочем, ему также. Он имел семью, которая была для него не большим эмоциональным источником, чем мать для Вирджинии. Оба они потянулись друг к другу под влиянием минуты, их толкнуло к действиям сочетание обстоятельств, одинаковый голод, возникшее, еще слабое ощущение взаимного притяжения. И потому что голод их был так велик, они быстро разделались с вежливыми предварительными формальностями.

Палмер смотрел на маленький буксир, идущий в темноте вниз по реке; огромная шапка пены, кипя, вздымалась вверх к его тупому носу, когда он проталкивался сквозь черную воду. Криво улыбнувшись, Палмер подумал, что в своем нежелании подождать они с Вирджинией похожи на весь мир, на те миллионы людей, которые хотят получить удовольствие немедленно и растрачивают себя, чтобы поскорее удовлетворить свой голод. Все еще стоя у окна, Палмер отвел взгляд от реки и попытался переместить центр внимания внутрь себя и как бы послушать, или потрогать, или понюхать состояние своих чувств. Он спрашивал себя, есть ли способ определить их так же точно, как доктор определяет состояние сердца, выслушивая больного стетоскопом. Чувствовал ли он переутомление? Действительно ли он растрачивал свои чувства? Сократился ли его собственный запас?

Он закрыл глаза и прижался лбом к холодному стеклу. Было бы ужасно, понял он, если после всего, что он натворил – лгал Эдис, изменял ей, ограбил чувства Вирджинии,– он ничего бы не чувствовал.

Раздался короткий тихий стук в дверь. Один раз, затем два. Палмер открыл глаза и повернулся. Его охватил беспричинный гнев. Какой-то идиот, какой-то надоедливый идиот собирался помешать, усложнить его планы, причинить беспокойство. Какой-нибудь рассыльный, швейцар, кто-то… Или это Бернс?

Рот Палмера напрягся. Если это Бернс, как сможет он ответить на телефонный звонок Вирджинии? На звонок ответит Бернс. Узнает ли она его голос и повесит трубку, ничего не сказав? Позвонит ли позже? Или вечер будет полностью испорчен?

Палмер подошел к двери.

– Кто там?

Какой-то бормочущий звук, очень тихий и бессмысленный. Он раздраженно сморщился, нащупал замок и открыл дверь. Там стояла Вирджиния.

– Я видела, как он уехал. Я как частный сыщик наблюдала за этим домом. А на улице очень холодно.

Палмер почувствовал, что не в состоянии говорить. Он втянул ее внутрь, закрыл дверь и запер на цепочку. Все, что он мог,– это смотреть на Вирджинию, испытывая огромное облегчение.

– Ну,– сказала она.– Здравствуй!

Палмер судорожно глотнул.

– Здравствуй. Я… я думал… Я думал, он вернулся.

– Боже мой, надеюсь этого не случится.– Она приложила холодную от мороза ладонь к его щеке.– Сегодня днем я провела осторожное расследование. У него был куплен билет на самолет в 9.30 до Олбани. С Вестчестерского аэродрома.

– Замечательно.

– Я испугала тебя? Прости.

– Нет. То есть да. Я боялся, что это кто-то еще. И…– Он замолчал. Сначала он решил не продолжать, затем вдруг понял, вероятно впервые в жизни, что ему не принесет никакого вреда, если он скажет правду,– никакого вреда ему, а ей будет приятно.

– И я испугался,– продолжал он более твердо,– что мне могут помешать увидеть тебя сегодня.– Он взял ее за талию.– От этой мысли я почувствовал себя очень несчастным.

Выражение ее лица, несколько настороженное, пока она слушала, смягчилось.

– Холодные рыбы так не чувствуют,– ответила она тихим счастливым голосом.

– А я так чувствовал.

– Как лестно.– Ее руки обвились вокруг его шеи.– Как мило.– Губы у нее были холодные, как бы насыщенные зимним морозным воздухом. Но Палмер почувствовал, как они теплеют от его поцелуев. И казалось, внезапный ток высокого напряжения пронзил его и обжег его тело. В то же самое время он обнаружил, поймал себя на том, что пытается решить – был ли он несчастен минутой раньше или же просто раздражен? Но уже минуту спустя он перестал думать о чем бы то ни было.

Его пальцы начали расстегивать ее пальто, протискиваясь между их телами и двигаясь мучительно медленно. Когда он расстегнул последнюю пуговицу и сдернул пальто с ее плеч, зазвонил телефон. Он отошел от нее. Телефон прозвонил еще два раза.

– Городская связь,– прошептала она.– Не отвечай.

– А если это он? Он знает, что я здесь,– шепнул Палмер.

– К черту его или любого из его друзей,– тихо ответила Вирджиния. Ее дыхание щекотало ему ухо.– Этот телефон звонит всякий раз, как мы здесь, помнишь? Черт с ним.

После пятого звонка телефон замолчал. Палмер постоял не двигаясь, как бы ожидая, что он опять зазвонит. Вирджиния стащила с него пиджак и бросила его на пол.

– Иди ко мне,– сказала она, взяв Палмера за руку.– Скорей.

Палмер ненадолго задремал. Вирджиния тихо лежала рядом. Когда она слегка пошевелилась, он сразу же проснулся. Легко, будто и не спал. Он лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание ровное и глубокое. Когда она снова пошевелилась и пошарила рукой вокруг себя, он продолжал лежать не двигаясь. Он и сам не понимал, почему он это делает.

Спустя момент он услышал, как его зажигалка издала короткий чиркающий звук. Затем почувствовал запах сигаретного дыма.

– Ты проснулся? – прошептала она очень тихо.

Палмер дышал медленно и глубоко. Вскоре она осторожно встала с постели. Он слышал, как она выдохнула, по всей вероятности, дым сигареты. Он приоткрыл глаза и стал разглядывать ее обнаженное тело, всего в метре-двух от него. Она отодвинула занавеску и рассматривала что-то на улице. Рассеянный свет, падающий из открытой в гостиную двери, освещал ее тело, не бросая теней, кроме одной глубокой ложбины между ягодицами.

Заглядевшись на что-то, что находилось за пределами комнаты, и не замечая его пристального взгляда, она казалась совершенно другой. Почему бы это?

Может быть, потому, подумал Палмер, что он вообще редко видел ее в покое. Даже когда она сидела – за письменным столом, например,– он не мог бы сказать, что она находится в покое. Что-то в ней, вероятно движение глаз или же голос, говорило ему совершенно и определенно, что она – в действии. И в отношении ее, решил он, это почти всегда было справедливо. От нее исходило какое-то динамическое напряжение.