– Пошел вон.

– О, – сказал я, соображая, что делать.

Танька зажмурилась, из-под сомкнутых слипшихся ресниц снова потекло. Она шмыгнула носом и снова зашипела сквозь зубы:

– Вафин, пошел вон. Ну пошел вон, ну пожалуйста, ну Артур.

И стукнулась головой о стенку. Потом еще раз, сильнее.

– Все, все, ухожу! – крикнул я, нашарил ручку за спиной и поспешно вывалился в коридор. Прислушался. Вроде ударов больше не доносилось.

– Психанутая, – сказал я с выражением уже этой, подъездной темноте.

Темнота не отозвалась. Она никогда не отзывалась. Это хорошо, наверное. Не хотелось мне сейчас никакого отзыва.

Мне умереть хотелось. Или уснуть. Или сделать что угодно еще, лишь бы не было этого дурацкого дня, который мог стать таким классным.

Я пошел пешком, долго бродил не знаю где, пока не обнаружил, что добрел до семнадцатого комплекса и стою возле дома, в котором мы раньше жили. Незнакомые пацаны играли в хоккей на раскатанной дорожке, идущей вдоль здания. Я прошел в свой бывший подъезд, постоял возле двери своей бывшей квартиры, вздохнул, поднялся на верхний, девятый этаж и сел на ступеньку железной лестницы, ведущей к запертому люку крыши. Подъезд, в отличие от Танькиного, был освещен. Новые жильцы сменили обивку на двери, вместо нашей продранной рыжей теперь была коричневая, как у соседей. И пахло на этаже не по-нашему, кисло как-то. Я вытащил бутылку, хотел выпить оставшийся коньяк, но после первого глотка передумал. Вместо слепящей радости был только жар, к тому же голова разболелась. Я достал и медленно сожрал все конфеты, откусывая прямо от колобка, так что начинка текла по подбородку и падала на серый пол в белую и коричневую крапинку. Вкус был как у пластилина в сахаре.

Я дожевывал, кривясь, остаток, когда лифт, все время гудевший на разные лады, загудел совсем решительно и громыхнул дверьми, выпустив незнакомую тощую тетку. Увидев меня, она шарахнулась, прижимая к себе сумку, и спросила:

– Вы к кому?

Я пожал плечами и сказал:

– К кому надо.

Тетка, подумав, нерешительно пообещала:

– Я сейчас милицию вызову.

– Зачем? – спросил я.

Тетка потянула носом и сказала:

– Они объяснят зачем. Они с пьяными малолетками быстро.

– Убьют, да? – спросил я. – А вы рады будете, да? Правда ведь?

Тетка отступила и открыла рот. Я махнул рукой и пошел мимо нее вниз, не обращая внимания ни на вопли, провожавшие меня примерно с восьмого этажа по шестой, ни на открывающиеся двери.

Я обошел вокруг бывшей школы, немного посидел в промерзшей телефонной будке, запоздало сообразил, что родаки, скорее всего, обнаружили пропажу коньяка и по возвращении устроят мне такое, что лучше домой не возвращаться. Я решил не возвращаться, а после короткого раздумья сообразил, что надо бы их об этом предупредить. Двух копеек у меня не было, ни копейки не было, зато было иногда срабатывавшее умение дергать рычаг телефона-автомата так, что звонок получался бесплатным. Умение не пригодилось: дома было занято. Я набрал номер раз десять, почти отморозив руки и ухо, грохнул трубку обратно на рычаг и все-таки пошел домой.

Долго сидел во дворе, с тоской глядя на окна. У нас свет горел во всех комнатах. Родителям пофиг, что голодный-холодный сын где-то бродит по стуже, они шарахались по ярко освещенным комнатам, перешучиваясь и громко распевая свои дебильные песни, – а чего сдерживаться и шептать, если меня нет. Эта мысль так меня пришибла, что я вопреки нежеланию чуть снова не приложился к коньяку. Но сдержался.

А сильно позже, когда притомился себя жалеть, сообразил, что, может, они и не поют, наоборот, обзванивают всех знакомых, а также морги и больницы, выясняя, где пропал любимый сыночек.

– А я здесь, – сказал я виновато. – Я иду уже, мам.

Поднялся и пошел.

А дома никого и не было. Свет горел в жарких, душных, но пустых комнатах, трубка телефона лежала криво, на кухне ворковало радио.

– Нормально, – сказал я с обидой и облегчением, бережно поставил бутылку в бар, надеясь, что никто не заметит значительного убытка. Сожрал несколько половников теплого рисового супа прямо с плиты, взмок и лишь теперь обнаружил, что так и не снял ни телягу, ни шапку.

Разделся – и сразу уснул, без снов, мечтаний и кошмаров.

Проснулся рано утром от тошноты, успел добежать до туалета, потом успел сбегать еще пару раз и помыться тоже успел. И к приходу батька, кажется, уже был похож на человека. В отличие от батька.

Он всю ночь просидел в больнице. А мамку там и оставили – минимум на неделю.

– Ну ты идешь, нет? – крикнул Виталик снизу.

Да что ж ты за торопыга такой, подумала Марина раздраженно. Лучше бы замок помог закрыть, а не орал с лестницы на всю общагу. Ключ опять переклинило и ни туда ни сюда.

– Марин, ну опаздываем! – воззвал Виталик почти жалобно.

Ключ повернулся, замок щелкнул, Марина вздохнула с облегчением, прислушалась к себе – вроде взмокнуть не успела – и поспешила на лестницу. Виталик, едва завидев ее, буркнул: «Ну слава богу» – и поскакал вниз через две ступени. Что ж ты резкий такой, посетовала Марина, но и обрадовалась.

Виталик с декабря ходил черный и мрачно-задумчивый, это если ходил, а не скрывался где-то. К новогоднему столу едва не опоздал, почти ничего не пил – не ел, а вскоре после курантов вдруг сказал, что устал, и смылся. Марине пришлось полночи делать вид, что ее праздник это не сломало, – даже не столько перед девчонками из школы притворяться, сколько перед собой, – а оставшиеся полночи привычно реветь в подушку. А планы на обе эти полночи были, между прочим, совсем другими. Пришлось их откладывать и откладывать. И сегодня тоже.

Виталик опять не был похож на человека, который радостно или хотя бы адекватно воспримет новость такого рода. Пока приходилось биться за то, чтобы вывести его из сумрачного состояния.

Пойти на комедию Маринка предложила наобум, особо не веря, что это подействует. Но то ли Виталику надоело кукситься, то ли он втайне тащился от Ришара с Депардье. Не пожалел двух копеек и времени, сбегал вниз к автомату, дозвонился до автоответчика «Батыра», убедился, что сегодня «Невезучих» показывают последний день, каждые два часа, начиная с трех пополудни, и принялся торопить и подгонять, чтобы успеть непременно на первый сеанс.

Он уже стоял внизу, распахнув дверь, и нетерпеливо поглядывал то наружу, то на Марину, которая, подобрав полы пальто, торопилась как могла – это на каблучищах-то. Ладно хоть не подташнивало сегодня.

Рано обрадовалась.

Скользнув мимо Виталика, с самым скорбным видом удерживавшего распахнутую дверь, Марина, бормотавшая про не на пожар ведь, застыла и замолкла на полуслове. Пищевод, выворачиваясь, скакнул к горлу, она судорожно сглотнула и шагнула назад.