Наконец урожай собрали. Можно перевести дух. Отдохнуть. Эрик еще не видел Иерусалима. Джулиана не единожды рассказывала о красоте этого города, и он решил выбраться туда с ней вместе на два-три дня. Договорившись, что в воскресенье их подкинут на машине до самого Иерусалима, он сообщил об этом Джулиане.

Она смерила его гневным, негодующим взглядом:

— По какому праву ты распоряжаешься моим временем?

Поначалу Эрик подумал, что она шутит. А убедившись, что шутками тут и не пахнет, искренне изумился:

— Я-то надеялся, ты мне спасибо скажешь! Я о транспорте позаботился.

— А почему ты так уверен, что я хочу с тобой ехать?

— Слушай, ты, часом, не сбрендила?

— Нет. Ни один мужчина не смеет рассчитывать на меня без моего ведома.

— Ну, об этом можешь не беспокоиться, — выпалил он, не сдерживая ярости. — Я на тебя вообще не стану больше рассчитывать! — И он ушел не оглядываясь, размашистым широким шагом.

Злость и обида жгли его весь день. Женщины! Она еще предлагает их жалеть! Капризные, непостоянные, безответственные, неблагодарные, глупые… Запас уничижительных слов быстро иссяк, не выразив и сотой доли того, что чувствовал Эрик.

Вдруг у нее все-таки кто-то есть? Невероятно, но вдруг?.. Впрочем, они проводят вместе так много времени: ей и словом ни с кем другим не перемолвиться — некогда! И все же…

За ужином он намеренно сея отдельно от Джулианы. Однако после ужина, когда он пошел проверять коров, она нагнала его возле хлева.

— Эрик, Эрик, прости. — Ее ладонь легла на его руку.

Он не ответил.

— На меня иногда находит… Глупость и дурь. Ты так старался, а я тебя обидела. Прости.

Он растаял.

— Да, но… В чем дело-то было?

— Просто во мне сидит суеверный страх. Я боюсь кому-то принадлежать. И очень дорожу своей независимостью. Ну… в общем, это трудно объяснить…

— Трудно — значит, трудно… — примиряюще сказал он, так ничего и не поняв.

— Только не сердись. Пожалуйста!

— Ладно. Так ты хочешь поехать в воскресенье?

— Да. Очень.

Мини-автобус оказался переполнен. Половину пассажиров составляли дети и подростки. Они всю дорогу пели — пронзительно и очень весело. Дорога вилась среди бурых полей, частично уже распаханных под озимые; позади оставались городки — уродливые цементные коробки посреди голой, стерильной пустоты.

— Большего они себе пока позволить не могут, — пояснила Джулиана, заметив недоумение Эрика. — Нет ни времени, ни денег. Красоту наведут позже.

Что ж, в прошлом красота была. И Иерусалим незыблемо стоит на своем месте. Автобус замер на гребне холма. Внизу раскинулся бледно-янтарный город. Он простирался вширь по равнине до дальних холмов и взбирался на их склоны.

— Он не золотой, — с удивлением заметил Эрик. — Не такой, как поется в песне. Он янтарный. Да, точно. Янтарный.

— Ну, кто выходит? — спросил водитель. — Есть старая традиция: в Иерусалим надо прибыть пешком.

Несколько юношей и девушек соскочили на землю. И Джулиана вместе с ними.

— Знаешь, я даже загадал: пойдешь ты пешком или нет, — радостно сказал Эрик, спрыгивая следом.

Праздник длился три дня. Джулиана прекрасно знала город, и они бродили без всякого путеводителя. Эрик беспрекословно подчинялся, куда бы она его ни повела.

— Жаль, нельзя осмотреть весь город, — вздохнула Джулиана. — Восточный Иерусалим принадлежит арабам, нас туда не пускают. А древний еврейский квартал, которому больше двух тысяч лет, был разрушен и захвачен арабами во время налета в сорок восьмом году.

И все же исходить и осмотреть город за три дня было немыслимо. Музеи и археологические раскопки. Узкие, запруженные людьми переулки Старого города — дурно пахнущие, но необыкновенно живописные, глаз не оторвешь. Арабские женщины в черных накидках, мужчины-арабы в куфах. Тесные мастерские ремесленников, где кроят кожу и куют медные украшения и посуду. Они прошли Крестный путь с начала до конца. Услышали на рассвете крик муэдзина — мрачный, страшный, от которого кровь стынет в жилах. А в полдень они услышали его снова и увидели возле мечети коленопреклоненных людей, обративших к Мекке лица и молитвы.

На окраинах города по каменистым пустошам бродили козы, перепрыгивая с валуна на валун, со скалы на скалу, и на их шеях позвякивали колокольцы. Мужчина вел по улице караван облезлых верблюдов, которые моргали большими глазами на слепящем, добела раскаленном солнце…

Они слушали заунывные восточные мотивы. Танцевали вечером хору. Заглядывали в темные, старые магазинчики.

— На этой улице живут йеменцы, — пояснила в одной лавке Джулиана. — Большинство из них ювелиры, серебряных дел мастера.

— Я хочу купить тебе что-нибудь, — сказал Эрик.

— Ой, но я вовсе не затем тебя сюда притащила! Просто тут очень интересно. Они переехали сюда из Йемена…

— Купим браслет, один из этих. Выбирай, — скомандовал Эрик. — Нет, этот слишком простой, возьми помассивнее.

Хозяин магазинчика протянул им великолепный, тончайшей работы серебряный браслет.

— Вот этот годится, — решительно сказал Эрик. — Разумеется, если он нравится даме.

— О, да, даме нравится! — воскликнула Джулиана.

Когда они вышли на улицу, она спросила:

— Эрик, неужели ты так богат? Такой дорогой подарок…

Эрик был немало тронут. Браслет-то оказался совсем дешевым.

— Нет, — ответил он. — Я не богат. Хотя по здешним меркам меня могут счесть и богачом.

В последний день их пребывания в Иерусалиме Джулиана сказала:

— Самое лучшее я приберегла напоследок. Мы сейчас пойдем в синагогу.

Он засмеялся:

— Ты забыла! Я бывал в синагогах много раз!

— В такой наверняка не бывал.

Они остановились в конце длинного переулка.

— Похоже на средневековую Европу! — ахнул Эрик.

— Так и есть. Ее сюда перевезли. Видишь, в Иерусалиме есть все, абсолютно все!

В старинной, каменной, похожей на коробочку синагоге они на время расстались: Джулиана поднялась по лестнице на балкон, где читали молитвенник скрытые от мужских взоров женщины. Сквозь решетку она могла рассмотреть внизу, за молитвенными столами, закутанных в талесы мужчин. Где-то среди них был и Эрик. Мужчины говорили нараспев и покачивались в такт.

Они встретились у выхода.

— Тут все выглядят точно древние старцы! — сказал Эрик.

— Это из-за бород и черных одежд.

— Только подумай! Они молятся так уже три тысячелетия!