Игги все еще удерживая меня за руки, заставил меня опуститься на землю.

— Ну, могу я теперь успокоиться? Вы не побежите за ним, не станете его догонять?

Я лишь качнул головой, что-то невнятно пробормотав сквозь слезы. Он помог мне встать.

— Только посмотрите на себя. Вы же весь измазались. Вам надо переодеться.

— Нет, я должен спешить.

— Пойдемте ко мне. Я хотя бы щеткой вас почищу.

— Я не могу опоздать на автобус.

— Так вы все-таки едете туда? Вы ненормальный!

Но я решил ехать. Помывшись у Jly, я сел в автобус. Место мое было занято, и все ранние пташки, наблюдавшие сцену у эстрады, казалось, понимали, что произошло: меня, беднягу, бросила женщина.

Игги вслед за мной пролез в автобус.

— Не обращайте внимания на Моултона, — сказал он. — Он сам подбивал к Tee клинья. Сколько раз предложение делал, просто сох по ней. Потому и с вами дружбу водил, и на вилле ошивался. На вечере у Оливера он опять стал к ней приставать. Вот она и поспешила уйти.

Сказанное уже не произвело на меня впечатления — горящая спичка по сравнению с костром до небес.

— Только не лезьте там с кулаками. Это было бы верхом безумия — Талавера убьет вас. Может, мне стоит сопроводить вас туда. Не позволить угодить в какой-нибудь переплет.

— Спасибо. Но мне лучше одному.

Он не настаивал — видно, не горел желанием.

Старый рыдван затарахтел, как швейная машинка на чердаке. В поднявшемся облаке газа собор поплыл отражением в реке.

— Отчаливай, — сказал Игги. И, уже спрыгнув на землю, предупредил напоследок: — Помните, что я вам говорил. Вы делаете глупость, отправляясь туда. Напрашиваетесь на неприятности.

Когда мы выехали из города, сидевшая неподалеку крестьянка любезно подвинулась, уступив мне краешек кресла. Едва я сел, как на меня опять нахлынуло горе — сердце готово было разорваться на части. И огонь, жгучий огонь! Корчи и схватки дикой ревности. Я схватился за голову, думая, что умираю.

Зачем она это сделала? Зачем опять связалась с этим Талаверой? Чтобы наказать меня? Да уж, наказала крепко.

Да и сама совершила то, в чем обвиняла меня! Я втайне заглядывался на Стеллу? Но и она заглядывалась на Талаверу и исподтишка готовила оружие мести.

Да, кстати, а где котенок, что был у нее в Чикаго? Я вдруг вспомнил, как однажды, вернувшись из Висконсина, куда уезжали на два дня, мы увидели его — несчастного, голодного, жалобно мяукающего. Тея расплакалась и, укрыв котенка на своей груди, поехала со мной на Фултонский рынок и скормила там ему целую рыбину. А где теперь этот котенок? Оставила его, бросила на произвол судьбы — вот чего стоят привязанности Теи.

Потом я припомнил, как нравилось мне в пору нашей безумной любви, что пальцы у нас одинаковой формы, — и вот сейчас этими так похожими на мои пальцами она гладит Талаверу, как когда-то гладила меня, касаясь тех же мест! Представляя себе, как она делает с другим мужчиной то же, что делала со мной, так же самозабвенно и восторженно целует его, целует туда же, куда целовала меня, и, исходя нежностью, с широко раскрытыми глазами, прижимая к себе его голову, раздвигает ноги, я почти умирал. Воображаемая картина доставляла мне ужасные страдания.

Я собирался жениться на ней, но всякое обладание обречено. Нет, нет, жены не владеют мужьями, как и мужья женами, и то же происходит у родителей с детьми. Те и другие либо уходят, либо умирают. Обладание возможно лишь на время. Если хватит сил. Вот почему мы так упорно держимся за знаки — символы этого обладания. Так ценим все эти церемонии, официальные свидетельства, кольца, залоговые документы и прочие доказательства надежности.

Мы ехали в Чильпансинго, терзаемые зноем. Вначале по сторонам дороги тянулись горы — бурые, угрюмые, — затем пошла каменистая пустошь, кое-где перемежаемая флоридскими пальмами. На самом подъезде к городу на крыло автобуса вспрыгнул безбилетник. Пытаясь удержаться, он ухватил меня за локоть, больно сжав его пальцами. Я вырвал руку. Безбилетник соскочил, а когда я попробовал его остановить, смазал меня по кисти, сильно поцарапав и взбесив.

Вот и площадь. Ветхие, вросшие в землю грязные стены, изгрызенные крысами, испанское очарование осыпающихся балконов, эдакая подгнившая Севилья, окруженная пестрыми кучами мусора.

Я подумал, что если столкнусь с Талаверой на улице, то непременно попытаюсь его убить. Но чем? С собой я прихватил перочинный нож, но он был недостаточно острый. Я высматривал на площади какую-нибудь лавку, где можно было бы купить оружие, но таковой не оказалось. Зато я приметил нечто с вывеской «Кафе». Это была темная квадратная ниша в стене, похожая на древнюю гробницу в сирийской пустыне. Я вошел, намереваясь стащить какой-нибудь нож со стойки, но там оказались лишь витые ложечки для сахара. Белая москитная сетка висела совершенно рваная — тонкая работа, сделанная впустую.

Выйдя из кафе, я увидел знакомый фургон, припаркованный возле резной, с выломанными прутьями ограды какого - то здания. Позабыв о ножах, я вошел. Портье за конторкой отсутствовал, но старик с метлой, выметавший песок в облупившемся патио, сообщил мне номер, где остановилась Тея. Я поручил ему подняться и спросить, могу ли я с ней увидеться. Ответила она сама, осведомившись через щель в ставне, что мне нужно. Я быстро взбежал по лестнице и, стоя за двойными деревянными дверьми, сказал:

— Мне надо с тобой поговорить.

Она впустила меня, и, войдя, я первым делом стал искать в номере следы его присутствия, но обнаружил только обычный беспорядок — разбросанную одежду вперемешку со специальным оборудованием. Кому принадлежали вещи, определить было трудно. Я решил не задаваться этим вопросом и сразу перейти к сути.

— Что тебе нужно, Оги? — опять повторила она.

Я глядел на нее. Глаза показались мне потускневшими, словно больными, пряди черных волос выбились из-под гребешка. Она была не то в халате, не то в пеньюаре, видимо, только сейчас накинутом. В жару она предпочитала разгуливать по комнате голой. Я с легкостью это себе представил. Поймав мой взгляд, устремленный в низ ее живота, она плотнее запахнула халат, а я, поймав это движение ее округлых, с яркими ногтями пальцев, с горечью ощутил, что права мои на нее кончились, перейдя к другому мужчине. Мне захотелось вернуть их.

Сильно покраснев, я произнес:

— Я приехал спросить, не можем ли мы опять быть вместе.

— Нет, не думаю, что сейчас это возможно.

— Я слышал, ты здесь с Талаверой. Это так?

— Разве это имеет к тебе какое-то отношение?

Я воспринял эти слова как положительный ответ, и они пронзили меня болью.

Я сказал:

— Допустим, что отношения ко мне это не имеет, но зачем он тебе понадобился? Как только я изменил тебе, ты изменила мне. Значит, ты не лучше меня. Ты держала его про запас.