Поэтому, закончив с едой, Линли вновь переключил свое внимание на программку «Гамлета» и мысленно поблагодарил Дентона за то, что тот обеспечил ему хоть какое-то развлечение. Интересно написанную аннотацию дополняли приличные иллюстрации. Самоубийство Дэвида Кинг-Райдера было еще достаточно свежо в памяти публики, чтобы придать атмосферу романтизма и грусти всему, что связано с его именем. Впрочем, такая атмосфера создавалась сама по себе при взгляде на соблазнительную девицу, исполнявшую в постановке роль Офелии. Талантливой находкой художника по костюмам стал выбор для ее предсмертного облачения столь бесплотного, почти прозрачного наряда, что он выглядел на героине чем-то совершенно излишним. Освещаемая сзади прожекторами, она застыла на берегу, готовая броситься в темные воды, — создание, пребывающее между двух миров. Призрачный наряд говорил о приближении ее души к небесам, а живое тело — во всей его чувственной красоте — удерживало ее на земле. Идеальное сочетание, воплощающее…

— Какой плотоядный взгляд, Томми! Мы женаты всего лишь три месяца, и ты уже вожделеешь к другой женщине?

Хелен, взъерошенная со сна, стояла в дверях и, щурясь от света, завязывала поясок халата.

— Только потому, что ты уже спала, — возразил Линли.

— Твой ответ прозвучал без всякой задержки. Подозреваю, что ты использовал его гораздо чаще, чем мне хотелось бы. — Она подошла к нему и заглянула через плечо, положив прохладную тонкую руку на его затылок. — Так-так, все понятно.

— Просто легкое чтиво за ужином, Хелен. Только и всего.

— Хм. Ну да. Она хороша, не правда ли?

— Она? А, ты имеешь в виду Офелию? Я даже не обратил внимания.

Он захлопнул программку и, завладев рукой жены, прижал ее ладонь к губам.

— Да, лжец из тебя плохой.

Хелен поцеловала его в лоб и, высвободив руку, прошла к холодильнику, откуда достала бутылочку минеральной воды «Эвиан». Прислонясь к краю стола, она стала пить воду, с любовью поглядывая на мужа.

— Выглядишь ужасно, — заметила она. — Ты хоть ел сегодня днем? Впрочем, можешь не отвечать. Наверное, это твой первый нормальный прием пищи после завтрака.

— Так мне отвечать или нет? — резонно спросил Линли.

— Не обязательно. Я прочла ответ на твоем лице. И как это тебе удается забывать о еде на целых шестнадцать часов, милый, когда я даже на десять минут не могу выбросить еду из головы?

— Такова разница между чистыми и грязными помыслами.

— Какая интересная точка зрения на обжорство!

Линли рассмеялся. Он встал, подошел к Хелен и заключил ее в объятия. От нее веяло ароматом цитрусовых и безмятежностью, и, прижавшись к ней, он ощутил щекой ее мягкие как шелк волосы.

— Я рад, что разбудил тебя, — ласково пробормотал он, наслаждаясь ее близостью и находя в ней огромное утешение.

— Я не спала.

— Неужели?

— Правда. Я пыталась уснуть, но, к сожалению, не слишком преуспела.

— Это на тебя не похоже.

— Не похоже. Я знаю.

— Что же не дает тебе заснуть? — Слегка отстранившись, он посмотрел на нее, отводя упавшие на лицо волосы. Ее темные глаза смотрели на него, и он пытливо заглянул в них, стараясь угадать, о чем они говорят и что пытаются скрыть. — Расскажи мне.

Хелен нежно улыбнулась и коснулась его губ кончиками пальцев.

— Как же я люблю тебя, — сказала она. — Гораздо сильнее, чем в день нашей свадьбы. И даже сильнее, чем в тот день, когда ты впервые затащил меня в постель.

— Рад слышать это. Однако что-то подсказывает мне, что твоя озабоченность связана с чем-то другим.

— Да. Меня волновало совсем иное. Но уже поздно, Томми. И ты слишком устал для разговора. Пойдем лучше спать.

Ему так и хотелось сделать. Приятнее всего было бы сейчас утонуть головой в мягкой подушке и найти успокоительное забвение во сне, лежа рядом с теплой и уютной женой. Но какой-то оттенок в голосе Хелен намекнул ему, что он поступил бы не слишком мудро, потворствуя своим желаниям. Ведь порой женщины говорят одно, а подразумевают совсем другое, и сейчас, казалось, был тот самый момент. Линли сказал, лишь слегка покривив душой:

— Конечно, я притомился. Но сегодня утром нам не удалось толком поговорить, и я просто не смогу заснуть, пока мы все не обсудим.

— Правда?

— Ты же знаешь меня.

Хелен внимательно посмотрела на него, и, видимо, ее успокоило то, что она увидела.

— На самом деле обсуждать-то особенно нечего. Всего лишь умственная гимнастика. Я целый день размышляла о том, на что готовы пойти люди, лишь бы не видеть чего-то, что должны видеть.

Линли слегка вздрогнул.

— Что с тобой? — спросила Хелен.

— Да просто дрожь пробирает. И что же сподвигло тебя на такие мысли?

— Обои.

— Обои?

— Да, для наших гостевых комнат. Ты ведь помнишь. Я сузила выбор до шести образцов — великолепное достижение, учитывая, в какой растерянности я пребывала в начале этого процесса, — и промучилась весь остаток дня, пытаясь выбрать один из них. Прикалывала их к стенам. Оценивала в сочетании с мебелью. Развешивала вокруг них картины. И в результате так ничегошеньки и не решила.

— Потому что думала о чем-то другом? — спросил Линли. — О людях, не желающих видеть того, что им нужно увидеть?

— Нет. В том-то и дело. Я была полностью поглощена обоями. И принятие решения насчет них, а вернее, моя неспособность к принятию решения стала своеобразной метафорой для характеристики моего образа жизни. Ты понимаешь?

Линли не понял. Он был слишком измотан, чтобы вообще понимать хоть что-то. Но он кивнул с задумчивым видом, надеясь, что в ходе ее пояснений сможет понять.

— Вот ты смог бы выбрать и выбрал бы. А я не сумела сделать этого, при всем старании. «Почему?» — спросила я себя наконец. И ответ оказался очень простым: потому что я такая, какая есть. Потому что я стала той, кого из меня лепили. С самого рождения и до утра моей свадьбы.

Линли прищурился.

— И кого же из тебя лепили?

— Твою жену, — сказала она. — То есть жену человека, подобного тебе. Жили-были пять сестер, и каждой из нас — каждой в отдельности, Томми, — судьба предназначила особую роль. Сначала нас надежно оберегало материнское чрево, а потом мы все оказались на отцовских руках, и он, поглядывая на нас, говорил: «Хм. Вот эта, полагаю, годится в жены графа», или: «Смею сказать, она станет следующей принцессой Уэльской». И в какой-то момент, осознав, какие роли он предназначил нам, мы стали играть их. О, нас никто не вынуждал, разумеется. И Богу известно, что ни Пенелопа, ни Айрис не танцевали под ту музыку, что отец написал для них. Но остальные трое — Кибела, Дафна и я, — да, вся наша троица стала всего лишь мягкой глиной в его руках. И когда я поняла это, Томми, мне пришлось сделать следующий шаг. Я спросила себя: почему?