А они всё пели.

Улли больно прикусил губу. Пусть он малорослый и калека, но он мужчина, а мужчина не плачет от боли. Ночь была так хороша, что ему не хотелось уходить в хижину. Кругом благоухал садик, разбитый его матерью, – в сумерках травы пахнут особенно сильно. Улли достал из-за пазухи величайшее свое достижение в искусстве чинильщика – повертел в ловких пальцах и поднес к губам.

Прошлой зимой в трактире остановился один из редких чужаков, пробравшийся через занесенные снегом перевалы. Послушать его рассказы сходились даже пастухи с горных пастбищ, хотя для местных это были просто сказки, не имевшие отношения к подлинной их жизни.

Под конец прохожий человек достал эту блестящую деревянную дудочку и насвистал несколько сладкозвучных мелодий. А потом отложил дудочку в сторону, потому что к нему на лавку подсела Моргана, чтобы принять как должное доставшуюся ей улыбку. Но Мэтт от ревности к чужаку так грохнул по столу кружкой, что дудочка скатилась на пол и треснула пополам.

После жаркой перепалки Мэтту пришлось заплатить незнакомцу серебряную монету. А Гретта подобрала обломки и подала Улли, грустно сказав, что ей бы хотелось снова послушать такую сладкую музыку.

Улли долго трудился, складывая дудочку как было, а закончив, выдул из нее несколько странных ноток. Он дул снова и снова, подражая то птичьей песне, то сонному лепету реки, то шелесту ветра в листве. Из этих звуков, из голосов долины, сложилась песня, которую он играл сейчас.

Начал он неуверенно, но вскоре песня зазвучала звонче.

Когда его игру прервали хлопки, Улли неловко повернулся и увидел у изгороди Гретту.

– Играй, о, прошу тебя, играй еще, Улли! Под такую музыку любой запляшет легче облачка на ветру.

Она подобрала пышную юбку, показала носки башмачков. Но ее улыбка сразу погасла. Улли была знакома ее печаль – из-за неуклюжего тела, которому не угнаться за полетом души. Но девушка уже снова улыбнулась и подбежала к нему, протянула загрубевшую от работы руку:

– У нас такой музыки не слыхали, Улли. Непременно приходи сегодня ночью, сыграй нам.

Он отпрянул, мотая головой, но Гретта все упрашивала. А потом крикнула через плечо:

– Стивен, Уилл! Помогите уговорить Улли, он играет слаще всякой птицы, пусть сыграет нам этой ночью, и нам не придется завидовать Древним, плясавшим под золотые флейты!

Почему-то Улли не смог им отказать, и вот Стивен с Уиллом докатили его тележку до горного луга, где уже разложили дары и разожгли высокий костер. Улли приложил дудочку к губам и заиграл.

Но не всех обрадовал его приход. Моргана, когда хоровод привел ее к тележке, закричала так громко, что Мэтт шагнул вперед, словно заслоняя ее.

– Да ведь это просто колченогий Улли, – презрительно выкрикнула она. – А я думала, из лесов выползло какое-то чудище из старых сказок.

И она притворилась, будто дрожит и прячется за плечо Мэтта.

– Улли? – Мэтт расхохотался. – Чего ради он притащился сюда, у него ведь и ног нет поплясать? Полюбоваться на тех, кто лучше? И откуда у тебя эта дудка, малец? – Он потянулся за дудочкой. – Это не та ли, за которую мне пришлось платить звонкой монетой? Дай сюда: если это та самая, так она моя.

Улли не хотел отдавать дудку, но Мэтт был много сильней. Остальные танцоры собрались поближе к камню приношений, открывали корзинки и мешки, готовили полуночный пир. Никто не заметил, что творится здесь, в тени.

Мэтт победно поднял добычу вверх:

– Как новенькая и наверняка стоит серебряную монету. Продам какому-нибудь захожему торговцу и верну свой убыток.

– Моя дудочка! – Улли потянулся за ней, но Мэтт отскочил подальше.

– Моя дудочка, колченогий! Разве не мне пришлось за нее платить? Она моя, и я буду делать с ней что хочу.

Улли в бессильной обиде хотел приподняться, но добился только того, что его тележка сдвинулась с места и задом покатилась вниз по склону. Моргана, вскрикнув, хотела ее перехватить. Но смеющийся Мэтт удержал девушку.

– Пусть себе катится, ничего с ним не случится. И все равно ему здесь делать нечего. Он ведь еще и напугал тебя?

Сунув дудочку за пазуху, он обнял подругу за талию и повел к пирующим. На полпути они встретили Гретту.

– Где Улли?

Мэтт пожал плечами:

– Ушел куда-то.

– Ушел? До села далеко, а он же… – Она помчалась вниз, выкрикивая: – Улли, Улли!

Но тележка катилась не в ту сторону, а в другую, подпрыгивая, натыкаясь на тонкие деревца, потом закатилась в лесок, который словно обнимал луг зелеными рукавами.

Улли замер в страхе – вот сейчас тележка застрянет в кустах или его смахнет нависающая ветка, и останется он лежать на земле, совсем беспомощный.

Тележка виляла между стволами, и Улли начал уже удивляться, как это она не перевернулась, не наткнулась на корень, не завязла в путанице ветвей. Ее словно кто-то направлял. Паренек попробовал через плечо посмотреть вперед, но увидел только темный лес.

А потом тележка снова вырвалась на открытое место. Здесь не пылал костер, зато луна светила необыкновенно ярко, висела прямо над головой, как лампа. Улли, немного воспрянув духом, цепляясь за стебли высокой травы и вьюнков, развернул тележку, так что видел теперь не лес, из которого выехал, а ровную поляну с короткой и густой, будто выкошенной травой. Кругом стеной стояли цветущие кусты, а в середине – круг камней, все ростом выше Улли и такие ослепительно-белые, что под луной горели факелами.

Колотившееся в груди сердце утихло. Мирная красота успокоила, утешила Улли, словно ласковые пальцы погладили по лицу, по всклокоченным волосам. Руки, лежавшие на костлявых коленках, дрогнули, пальцы зашевелились, словно перебирая лады дудочки.

Но дудочки не было. Улли стал тихонько напевать свою песню, повторяя голоса долины: птичий щебет, журчание воды, шелест ветра. Потом он стал насвистывать. Ему казалось, что вся красота, о которой он когда-либо мечтал, была собрана здесь, точно так же, как он своими руками собирал целое из обломков.

Большие серебристые мотыльки закружились между каменными свечами, словно ткали какую-то невидимую ткань, плетя заклинания. Улли робко протянул руку, и один мотылек покинул рой, бесстрашно опустился ему на ладонь, замахал присыпанными светящейся звездной пылью крылышками. Он был так легок! Улли бы и не почувствовал его веса, если бы не видел. Потом мотылек снова поднялся в воздух.

Улли утер лоб ладонью, смахнул упавшую прядь, и тут…

Мотыльки пропали, у каждой колонны стояла женщина. Все они были маленькими и хрупкими, не выше ребенка, но тела их были женскими, окутанными только плащами длинных волос. Их нагие тела задвигались с таким изяществом, что Улли понял: он впервые видит подлинную красоту. Женщины не смотрели на него, а переступали босыми ногами, то скрываясь за колоннами, то появляясь, обвивая их чарами танца, как раньше – мотыльки. Временами они останавливались, двумя руками собирали длинные волосы, встряхивали ими. И тогда Улли казалось, что крошечные золотые искорки разлетаются от поляны – хотя Улли не провожал их глазами, боясь оторвать взгляд.