Полковник побледнел, принялся кричать и стал обвинять меня в том, что я якобы хотел взорвать его вместе с домом. Однако подобное обвинение было беспочвенным, так как я дорожил своей жизнью и не стал бы подвергать себя опасности подобным образом. Пришлось высказать полковнику свое мнение насчет его поведения. Это вконец испортило наши отношения, и он начал обвинять меня в том, что мне выделялось слишком много взрывчатых веществ.

— Полковник, в таком случае и вам не стоило снабжать таким количеством взрывчатки движения Сопротивления во Франции, Бельгии и Голландии, — в ответ возразил я. — Как вы можете сами убедиться, абсолютное большинство этих опасных штучек изготовлено из материала, извлеченного из изделий с надписью: «Сделано в Англии». Эту марку взрывчатки мы всегда оценивали высоко.

Возможно, переводчик при переводе моих слов допустил неточность или ошибку, так как тот допрос вскоре завершился.

Мне кажется, что читателю будет интересно узнать и некоторые другие подробности из жизни военнопленного, касающиеся питания, помывки и проведения допросов. Правда, о последних я уже коротко написал.

Особого внимания заслуживает, пожалуй, манера раздачи питания. Стук в дверь раздавался три раза в день. Со временем правило, о котором я уже рассказывал, несколько смягчилось, и мне уже не требовалось каждый раз вскакивать и вставать лицом к стене. После стука в дверь в камеру заходил конвойный из числа филиппинцев, служивших в американской армии, и, глядя на меня наполненными страхом глазами, чуть ли не бросал поднос с едой на порог, что каждый раз приводило к ее расплескиванию. Затем он с непостижимой быстротой скрывался за дверью. У меня сложилось впечатление, что этот филиппинец, оказавшись снаружи, каждый раз радовался тому, что остался жив. Видимо, ему внушили, что мы являемся гораздо опаснее тех диких зверей, которые водятся в джунглях у него на родине.

Для того чтобы помыться и привести себя в порядок, нас по одному приводили к специальному деревянному домику. При этом дверь оставалась открытой, а по ее бокам выстраивались два конвоира с автоматами в руках. Судя по всему, у них имелся приказ начинать подгонять нас уже с первой минуты. Окрики «Быстрее!» раздавались со все более короткими интервалами и на третьей минуте превращались в настоящее рычание, сопровождаемое угрожающими жестами. На все про все отводилось не более четырех минут.

Для использованной воды и всего остального в углу стояла параша, по наполняемости которой, несмотря на строгую изоляцию арестованных, можно было судить об их числе. На стуле красовался таз, какими пользовались в солидных бюргерских домах в середине прошлого столетия. По влажности полотенца также легко определялось количество предыдущих пользователей. Имелось и мыло красного цвета. Нам с гордостью давали понять, что его поставляли из России — великого союзника и большого друга американцев. Брил нас один-два раза в неделю американец итальянского происхождения, который очень напоминал персонаж из пьесы Бомарше Фигаро[300]. Со временем я даже привык к его манере забывать привинчивать нижнюю часть к лезвию опасной бритвы.

Было бы неправильным не сказать о том, что мистер Бове исполнил две мои просьбы. Во-первых, через несколько дней мне вернули мою униформу и нательное белье. Правда, подкладка на форменной гимнастерке оказалась оторванной и висела на нескольких нитках, но я был рад и этому. Удручало только отсутствие сменного белья, которое находилось в багаже у Радла и пропало вместе с моими туалетными принадлежностями.

— Вы должны понять, что люди хотят иметь о вас на память сувениры, — утешил меня мистер Бове и подарил свой носовой платок.

Во-вторых, примерно через две недели мне разрешили ежевечерние десятиминутные прогулки в саду возле маленькой ротонды, вокруг которой выставлялось до десяти часовых. Иногда такие желанные прогулки не проводились — видимо, в те вечера людей для охраны не хватало.

На другие же мои просьбы, которые обычно излагают заключенные, мистер Бове неизменно отвечал:

— Извините, это против правил, но я посмотрю, что можно для вас сделать.

Под роспись мне выдали перечень изъятых у меня орденов и ценных предметов. К сожалению, он оказался далеко не полным. Тогда на отдельном листе мне разрешили составить список недостающих вещей и пообещали провести соответствующее расследование. Однако я понимал, что оно, скорее всего, закончится ничем, так как с момента моего ареста прошло слишком много времени и сменилось немало мест моего содержания под стражей. Уже позднее в Нюрнберге, где мне выдали копию перечня изъятого у меня имущества, выяснилось, что его остатки похитил некто, представившийся моим боевым товарищем. Тогда на моем богатстве был поставлен окончательный крест.

12 июня, в мой день рождения, было особенно жарко, и вечером сержант на целых полчаса открыл дверь и лично стоял на посту. Несмотря на строгий запрет, мне удалось перекинуться с ним парой слов и выяснить, что он был родом из Венгрии. Услышав о том, что я из Вены, сержант бросил к моим ногам блок сигарет «Кэмел». Этот момент я никогда не забуду!

Дни становились все жарче, а пребывание в деревянном домишке — все неприятнее. Жаль, что день рождения отмечают не каждый день, а то бы дверь для проветривания помещения открывали бы каждый вечер. Между тем в допросах целую неделю наблюдался перерыв, и мне уже начало казаться, что они закончились. Однако 21 июня (дата мною приведена точно, так как я вел на клочке бумаги своеобразный календарь и умудрился сохранить его, несмотря на все обыски) сержант вновь позвал меня на допрос. На мое желание одеться он дал дельный совет оставаться в том виде, в каком я был, и обратить внимание вышестоящего начальства на невыносимую жару в своей камере. Меня нельзя отнести к людям, которым хорошие рекомендации надо повторять дважды.

Наверное, мое одеяние со стороны казалось весьма смешным, хотя и красноречивым. Оно состояло из деревянных сандалий на босу ногу и насквозь пропитанной потом пижамы с бесчисленным количеством дырок. В общем, когда меня привели в большой зал особняка, мне было очень стыдно. Я оказался перед тремя генералами, а также многими старшими офицерами армии США и выдавил из себя несколько извиняющихся слов. Мой намек был понят, и, видимо, они извинили меня, поскольку предложили выпить виски. Будучи человеком воспитанным и любителем этого напитка, отказаться я не смог.

Офицеров интересовали чисто военные вопросы, связанные с Арденнской наступательной операцией. Причем в ходе этого допроса новые моменты прояснили для себя не только дознаватели, но и я. Мне, в частности, окончательно стало понятно, насколько неожиданным для бывшего противника явилось наше наступление и как близки мы были от поставленной перед нами цели — выйти к Маасу. Американцы признавали высокую боеспособность немецких частей и прямо говорили о том, что к моменту начала Арденнской наступательной операции у них было о нас совсем другое мнение.