— …а во-вторых — из чего мастерить ножки? и колосники?

— Ладно — дам тебе с десяток железных прутов…

Даже не заметил, как рассвело. Тьму сменила серая мряка, в воздухе висела водяная пыль. Вот-вот мог начаться дождь, да и до обстрела не далеко. Замешкаешься — придется возвращаться в дот через секретный лаз, а это нежелательно: на той стороне реки мог прятаться наблюдатель. И как поведет себя майор, узнав об этой маленькой тайне…

— Майор! — окликнул Тимофей. Майор повернул голову. — Время.

Майор взглянул на часы, кивнул и стал скручивать спиннинг.

Они пошли как обычно — сперва по берегу, а потом в обход холма. Улов майора был завидный, килограммов на десять-двенадцать. Уже отойдя от старицы, он сказал: — Поделимся? — Не откажусь, — согласился Тимофей. Разделили так, чтобы получилось поровну. Обычное дело. Как говорит майор: ритуал.

Щекой ощущалось: воздух стремительно стынет. Это происходило без ветра. Водяная пыль пыталась удержать тепло, но добилась лишь того, что стала оседать каплями на блеклой траве и одежде. Ватник сразу потемнел. Тимофей потянул носом воздух — и почуял снег. Сказал: — Будет снег.

Майор кивнул. Достал сигареты. Закурили.

— Забыл тебя спросить, сержант: как у вас с консервами? с хлебом? Нам вчера подвезли.

— Видел, что подвезли. Спасибо. Пока не надо. Мы еще прошлые не съели.

— А как с куревом?

— Разве что в запас…

За эти месяцы все было переговорено, да и понимали они друг друга — почитай, с первого дня — без слов. Так что говорилось больше для контроля, для уточнения информации. И чтобы заполнить пустоту.

— Рука не ноет на перемену погоды? — поинтересовался Тимофей.

— А чего ей ныть? — Открылось шоссе, пока только угадываемое по верхнему срезу насыпи. Сгоревшие танки так и ржавели над невидимым отсюда водостоком. Подальше, как части скелета чудовищного динозавра, рваной цепочкой таяли в непрозрачном воздухе останки автомобилей. Майор взглянул на все это с тоской. Но без участия. Как на экран в кино, когда фильм вызывает отторжение, и знаешь, что надо встать и уйти, но сил для этого нет. Душевных сил. Он все же смог улыбнуться Тимофею. — Ведь кость не задета. Спасибо тебе.

— Если у тебя, майор, все же хватит ума воспользоваться этим делом — могу повторить, — хохотнул Тимофей. — Например — в бедро. Это и надолго, и без госпиталя ну никак. А там придумаешь, как задержаться в тылу.

— Не дури, сержант.

— Ничего сложного. Поймаю момент, когда рядом будут свидетели. Как в прошлый раз. Мол, все по-честному. Комар носа не подточит.

— Нет.

— Ты все же покумекай.

— Я сказал: нет.

— Привык ты к своим солдатикам, майор. Жалеешь их…

В воздухе появились первые снежинки. Они были мелкие, опускались медленно, и до земли не долетали — влажный воздух растворял их. Тимофей остановился и смотрел, как снег крепчает, лепится в хлопья. Подставил ладонь и смотрел. Как в детстве. Немцам без буржуек никак.

— Может — после атаки сыграем сегодня в шахматы? — предложил майор. Тимофей отрицательно качнул головой. — Я фору дам…

— Ты же знаешь — я фору не беру. В шашки — охотно. А в шахматы — играй с Геркой.

— С ним не хочу. Он играет как автомат. Без души.

— Вот еще! — душу ему подай… Да, чуть не забыл, майор: ты хоть в бинокль смотришь, как твои солдаты атакуют?

— Я вчера что-то пропустил?

— «Что-то»… Твои парни совсем обнаглели. Во-первых, после предупредительной очереди некоторые так и остались на ногах…

— Их можно понять, — примирительно сказал майор. — Ложиться в грязь…

— …а во-вторых, когда рота уже отступала, двое умников попытались спрятаться в воронке. В следующий раз буду отстреливать.

— Я поговорю с офицерами…

На склоне ноги скользили. Раны земли затянуло соединительной тканью, но жизни под нею не было, не было чему пробиться навстречу этому снегу зелеными ростками. Поднявшись к доту, Тимофей осмотрел результаты вчерашней работы, проверил, как застывает бетон. Дожди были очень кстати, бетон не пересыхал, зрел неторопливо и надежно. Правда, после каждой артподготовки на нем появлялись борозды от осколков, но это такие пустяки. Что удивительно, думал Тимофей, так это мастерство канониров. Конечно — и качество техники важно; при плохой стали и некачественной нарезке ствола разве управишься с норовом снаряда? Но мастерство — все же первое дело. Ведь даже при идеальном стволе и заряде — разлета снарядов никто не отменял. А эти парни — ведь ведут навесной огонь! не видя цели! — смогли-таки ни разу в купол не влупить…

…

…

…

* * *

Тимофей проснулся мокрый от пота. Мокрой была голова и плечи, и грудь, и спина. Мокрой была наволочка подушки, словно только что из стирки, после отжима скруткой. И трудно дышать: сено, которым была набита наволочка, отозвалось на пот неожиданно тяжелым духом. Впрочем, чего валить на сено? — и в прошлые ночи, под утро, Тимофей ощущал в кубрике дефицит кислорода: что-то инженеры перемудрили с вентиляцией. Вот если бы ее доверили мужику, который привык копать погреба с такой отдушкой, что любой овощ и фрукт лежит до Пасхи как новый, ну разве что подсохнет слегка — ведь без этого жизни нет… Ну — с дыханием понятно; а вот взмок отчего?.. Словно позвали — возник образ Ван Ваныча, и следом — его слова, что пот — это сок сердца, и в обильном поте ничего, кроме вреда, нет. Запомните на всю жизнь, говорил Ван Ваныч своим ученикам, правильный пот — только первый. Он — знак сердца, что пора сделать паузу, дать телу и душе отдохнуть. Пусть самую малость. Даже если не ощущаешь в этом потребности. Выпрямись; погляди на мир; смоги увидеть его красоту — пусть она войдет в тебя. Вспомни, что даже в самом тяжком труде можно найти игру… Тогда и следующий пот опять будет первым. А если упираешься рогом, демонстрируешь характер, то уже второй пот пишите в минус, поскольку наносит реальный вред; каждый очередной — вредней предыдущего. И самый вредный — седьмой пот; после него сердце работает всухую, как мотор, из которого вытекло масло. После седьмого пота человек может вдруг умереть; может зачахнуть и умереть сгодом; но может и жизнь прожить, не зная, что стал ущербным, потому что сердце, однажды поработав всухую, теряет способность переживать радость. Вместо радости ему будут доступны только положительные эмоции, которые, как известно, производные ума, а не сердца. Скучно ему будет жить…

Но ведь этой ночью я не трудился, подумал Тимофей. Я только спал. Может быть — во сне тяжко трудилась моя душа? настолько тяжко, что уже и не считала поты? Если верить Ван Ванычу (а кому ж еще верить, если не ему?), во время сна душа раскладывает пережитое за день по полочкам (даже то, что ум не приметил, а оно было! и крутило водоворот вокруг тебя! и душа жила в этом водовороте, стараясь просто быть и не поддаваться страху, не растрачиваться на борьбу со страхом, ведь она живет радостью, а какая радость, когда нет сил), — так вот, разложив пережитое за день, как карты, душа затем заглядывает в книгу судьбы, в ответ, чтобы подготовиться к тому, что ждет ее завтра. Накануне день был как день, ничего особенного; разве что с майором поговорил. Тимофей попытался припомнить: неужели в этом разговоре (кроме того, что было в словах), было еще и нечто, ускользнувшее от внимания? Но не от души. Ведь это же сколько ей пришлось трудиться, чтобы я так взмок! Но я не вижу отдачи. Ни одной новой мысли. Может быть — душе не хватило ночи? Или она так устала, что уже не может говорить, и ум не улавливает смысла в ее шепоте?..