последующий отпуск по уходу за ребенком.

– Я же разорюсь за это время, – драматично восклицает мужик, переигрывая на самом деле.

Нет, это выше моих сил.

Я вытаскиваю из кармана телефон, строю озабоченное лицо для Снежки.

– Извини, срочный звонок…

И дезертирую с поля боя без попытки этот бой устроить.

Нельзя.

Просто нельзя.

Хоть и очень, очень, очень хочется!

Конечно, меня никто не останавливает. На мое место сразу же приземляется стоящая рядом высокая костистая тетка преклонных лет.

Подожду конца презентации на улице. В конце концов – я увижу, когда вся эта толпа начнет разбредаться. И подсуну Холере журнал во время анонсированной автограф-сессии.

Так-то оно полегче будет! А то от этой их свадебно-декретной тематики у меня уже озверин в крови выкипает.

Снежок, конечно, начинает мне звонить уже через пятнадцать минут отсутствия. Пишет СМС в духе: «Где ты?», но я не реагирую. Просто не в силах сейчас выносить её сочувственные взгляды. Да вообще всё её сочувствие сейчас излишне.

А вот информация о завершении презентации – мне очень пригодится, да.

Можно попросить маякнуть СМС-кой.

И не надо сидеть у гостиницы и ждать, пока потянутся наружу скопления людей. Можно зайти хоть даже в торговый центр, чтобы…

…чувствовать себя щенком на веревочке.

Желание вернуться, желание впиться в Холеру хотя бы глазами, а лучше – дать по зубам её приторному хлыщу давит на горло похлеще туго натянутого поводка.

– Юлий Владимирович?

Не сказать, что я уж очень рад слышать этот голос, но в принципе – даже эта встреча лучше того, чтобы сидеть по-задротски за столиком кофейни и глотать отвратительный черный кофе напополам с собственной бесконечной желчью.

Капустина стоит в паре шагов от моего столика, с картонным стаканчиком в одной руке и тарелочкой с пирожным в другой. Глаза на меня вытаращила.

– Анна! – я опускаю подбородок.

Раньше она бесила меня ужасно, но сейчас…

Сейчас уже плевать.

Тем более от той самоуверенной стервочки, которая совсем не тянула программу архитектурного факультета, и не осталось ничего. Не узнал бы даже, если б сама не окликнула.

– Разрешите присесть? – Капустина делает пару шагов и как-то неловко замирает у угла моего столика.

– Ну, если есть желание… – безразлично пожимаю плечом.

На самом деле любая компания сейчас сделает это нестерпимое ожидание чуточку проще.

– Как у вас дела, Аня? – спрашиваю через силу, но все-таки с интересом. Ничего не поделать – я сейчас, увы, слишком одержим мыслями на одну, очень узкую тему жизни одной Холеры, поэтому все остальные, даже более-менее жизненные вопросы звучат так натужно.

Впрочем Капустиной вроде не нужно бесконечное радушие и любопытство. Мы никогда не были друзьями, я не был её любимым преподавателем, и она – не была моей любимицей. У меня вообще в душе какое-то смутное ощущение, что сейчас, здесь, она так же, как и я, ищет, чем себя занять, но с чего бы ей это делать?

– Как дела? – Капустина неровно передергивает плечами. – Ничего. Вроде, ничего. В сравнении, конечно.

– Слышал, из академа вы перевелись в МГУ, – припоминаю слухи прошлогодней давности, – и как? Тянете журфак?

Сам замечаю, как нервозно сминают бумажную салфетку пальцы Капустиной.

– А вы сомневаетесь? – остро интересуется она. – Сомневаетесь, что у меня мозгов хватает?

Вот этот голосочек мне знаком. Хорошо знаком. Помню я эти её колючие шпильки во время учебы еще у нас.

– Я бы сомневался, если бы вы снова выбрали техническую специальность, – ровно отвечаю, глядя девчонке в глаза, – потому что точные науки – это определенно не ваше. А журфак… Вы, кажется, ведь там учились, до нас?

Она кивает, пожалуй – резковато, и это выдает в ней нервное напряжение.

– Я спрашиваю, потому что мне интересно, – продолжаю спокойно, – ну и на самом деле, вы же понимаете, что любому вашему знакомому есть о чем беспокоиться. Так ведь?

Капустина опускает глаза.

Конечно, она понимает.

Просто, наверное, в её лазурных мечтах о её трехмесячном пребывании в психиатрической частной клинике никто не знал. Тем более, её отец много усилий приложил, чтобы слухи не распространялись, но профессорат все понял сам. Уже когда прошла неофициальная информация о попытке самоубийства.

Господи, какое же трэшовое было время. Когда один взрыв следовал за другим, и все большая площадь реальности взвивалась в воздух, чтобы осесть на землю пылью и руинами.

– Юлий Владимирович, я хочу задать один вопрос, – неровно покашливает Капустина, и в её голосе я слышу острое напряжение. Кажется, из-за этого вопроса она ко мне и подошла сейчас.

Смотрю на телефон. Ни звонка, ни СМС. Минута моего освобождения все так же далека.

– Я в вашем распоряжении.

– Почему вы тогда послали ко мне Катю?

Ох, уж это «тогда».

Капустиной даже выделять его голосом не было нужды. Я слишком хорошо помню тот день.

День, когда Капустина чуть не вышла с балкона восьмого этажа.

День, когда меня сдернул с лекций звонок Антона, который пришел домой после школы и нашел мать на кухне без сознания.

День, когда я не нашел минуты на последний звонок Холеры.

День, после которого в учебном совете мои ставки взлетели почти до небес, но если бы мне дали выбор – я бы совершенно точно от репутации, полученной такой ценой, отказался.

Жаль, что выбора не было.

Никакого, кроме как браться за лопату и разгребать все эти проблемы. И вкушать их послевкусие, по полной.

Но для Капустиной это, конечно, только день, когда она едва не покончила с собой. Потому что это ведь оставило неизгладимый след в её жизни.

– Я ведь вам ничего не рассказывала, – отрывистый голос Капустиной звучит требовательно, – вы не могли знать, что я ту запись просто уничтожила. Вы…

– Ты в ноль была на лекциях, – проговариваю, припоминая то утро, – и дело было даже не в том, что внешне ты походила на человека, ограбившего алкомаркет. Просто на тебе не было лица. Когда ты ушла с пар – меня это напрягло. И Иванову я к тебе посылал чисто по интуиции. Чтобы убедиться, что все в порядке.

– Это могло сделать хуже, – Капустина залпом допивает свой кофе, – у нас с ней тогда… Вы помните.

– Вы тогда разругались, да, помню, – отстраненно наблюдаю, как мимо стеклянной стены кофейни идет неторопливо приметная парочка. Женщина, как это говорится – «с опытом», в ней чувствуется зрелость, но и назвать её «в возрасте» язык не поворачивается. Что-то в ней мерещится смутно знакомое, но спустя минуту плотных размышлений я сдаюсь. Вероятно, родительница кого-то из бывших студентов. Приметная, вот и врезалась