В Помпеях она никогда не рассказывала никому, кроме Дидоны, о своем прошлом.

— Твой отец был врачом? — удивленно переспрашивает Бероника. — Что же ты делаешь в лупанарии?

Дочь врача. В этой роли она провела первую половину своей жизни, укрытая от мира теплым коконом родительской любви.

— Он умер, — говорит Амара. Она понимает, что, если не станет продолжать, подруги с уважением отнесутся к ее молчанию, но теперь, открыв дверь прошлому, уже не хочет ее закрывать. — Несколько лет моя мать, оставшаяся в одиночестве, боролась за существование с помощью нашей семьи. Потом ее кузен, наш главный заступник, тоже умер. Мы распродали все, что у нас было. — Она обращается мыслями к родному дому, перебирает в памяти все отнятые у нее любимые вещицы. В первую очередь они лишились бесценной стеклянной статуэтки Афины. Под конец им было не на чем спать и от всего их имущества осталась лишь одна тарелка. — Отдавать меня замуж было слишком поздно. Я всегда была бесприданницей, а к тому времени мы погрязли в нищете. — Амаре не хочется рассказывать конец своей истории, но остановиться уже невозможно. Все выжидающе смотрят на нее. — Поэтому она продала меня.

Дидона огорчается. Ей, свободнорожденной, гораздо труднее представить, что такое возможно, чем Беронике и Виктории, которые прожили в рабстве всю жизнь. Рассказ Амары не вызывает у них потрясения.

— Кому она тебя продала? — спрашивает Виктория.

— Одному местному мужчине по имени Кремес. Когда-то он был отцовским пациентом. Мать думала, что из уважения к памяти моего отца он будет бережней обращаться со мной. Кремес пообещал ей, что я буду опекаемой домашней рабыней и в один прекрасный день снова обрету свободу. — Даже тогда, совсем не зная мужчин, Амара заподозрила его во лжи. Еще в детстве она замечала, как коварно посматривал на нее Кремес, поздравляя ее отца с тем, что его дочь растет такой красавицей. От его взглядов ей делалось не по себе, хоть она и сама не понимала почему. — Моя мать просила Кремеса купить и ее тоже. Он отказался. — Амаре невыносимо больше думать о матери. — Нет, я зла не только на Феликса, — говорит она. — Он не единственный мужчина, которого я ненавижу.

— Эта рыба такая соленая. — Бероника встает. — Пойду прогуляюсь к питьевому фонтанчику.

Остальные настолько поглощены историей Амары, что едва замечают ее уход.

— Само собой, Кремес сделал тебя своей конкубиной, — говорит Виктория, знающая мир не в пример лучше, чем мать Амары. — Я только не понимаю, почему он тебя продал. Ты молода и прекрасна. Не могла же ты ему так быстро наскучить.

— Его жена Ниоба ревновала. Она его заставила. — Амара предпочитает не вспоминать, что Кремес с ней даже не попрощался. Ей хотелось бы навсегда выбросить из памяти мгновение, когда она поняла, что Ниоба продала ее не как домашнюю рабыню, а как шлюху.

— Не хочу проявлять неуважение к твоей матери, — говорит Дидона, — но я ее не понимаю. Лучше уж было вместе погибнуть от голода. Честь — это самый драгоценный дар женщины. — Она смотрит на море, словно наполовину ожидая увидеть вместо бесконечной синевы cевероафриканское побережье. — Каждый день я хочу оказаться дома. Я мечтаю о нем, вижу его, слышу голоса родителей. Но это невозможно. Я обесчещена. Вернись я назад, они бы умерли от позора.

— Мои родители не верили во все эти истории про богов, — отвечает Амара и впервые ощущает отчуждение, глядя в серьезное лицо Дидона. При воспоминании о работе отца перед ее мысленным взором возникают его пациенты, как спасенные, так и унесенные болезнями. Сам отец умирал в муках, зная, что оставляет семью без кормильца. Она разделяет горе, испытываемое подругой из-за потери невинности, но не ее глубокий стыд. — Все, что у нас есть, — это жизнь, а остальное ничего не значит, — говорит она. — Ни честь и ничто иное на свете. Мать продала меня, чтобы обеспечить мое выживание.

— И ты выжила. — Виктория крепко сжимает ладонь Амары и улыбается, желая развеять уныние товарок. — И все-таки я считаю, что правота на моей стороне. По твоим словам, мужчины — чудовища, но это неправда! Хуже всех в твоей истории эта сука Ниоба. Кремес — обыкновенный дурак с членом вместо мозгов. Мужчины такие предсказуемые.

Амара смотрит на подсвеченный солнцем профиль Виктории, высоко поднявшей подбородок, и думает: «Не зря ее имя означает “победа”. Эта женщина никогда не позволит себя сломить».

— Откуда ты знаешь, что тебя нашли среди мусора? — спрашивает Дидона.

— Мне рассказали другие домашние рабы, — отвечает Виктория. — Я была единственной, у кого никогда не было матери. — Она пожимает плечами при виде потрясенного лица Дидоны. — Все не так уж плохо. Многие рабы остаются сиротами. Впрочем, как-то раз я спросила, почему у меня нет родителей, и кухарка рассказала, что однажды утром подобрала меня на помойке. Она думала, что я мертва, пока я не начала кричать, и чуть не уронила меня от испуга. — Виктория поглядывает на Амару. — Твоя мать ошибалась, думая, что домашним рабыням живется лучше, чем конкубинам. Если не веришь мне, спроси Беронику про ее первую хозяйку в Александрии.

Девушки оборачиваются на Беронику и только теперь понимают, что она до сих пор не вернулась.

— Что-то слишком долго она пьет, — говорит Дидона.

— Проклятие! — Виктория вскакивает.

Остальные следуют за ней. Они никогда не отправляются в гавань поодиночке: гулять вместе гораздо безопаснее. Переизбыток истосковавшихся по удовольствиям мужчин, сошедших на берег после долгой морской неволи, не сулит беззащитным девушкам ничего хорошего.

Все втроем они быстрым шагом идут к питьевому фонтанчику, окликая Беронику по имени, но та будто сквозь землю провалилась. Не обращая внимания на свист мужчин, которых собирались подцепить в гавани, они возвращаются на причал.

— Может, она пошла взять еще еды? — предполагает Амара.

Подруги направляются в сторону города через рыбацкие кварталы. Большинство мужчин ушли в море, и узкие улочки почти пусты. Они уже собираются повернуть обратно, когда до их слуха доносится женский крик.

— Бероника! — зовет Виктория.

Углубившись в лабиринт улиц, они находят Беронику в тесном проулке. Та, упав на колени, отбивается от двух мужчин. Виктория начинает визжать, поднимая неимоверный для такой хрупкой девушки шум. Амара и Дидона в свою очередь верещат во весь голос.

— На помощь, убивают! — вопит Виктория.

Распахиваются несколько дверей. Мужчины отступают.

— Вздорные бабы! — рычит один из них вопящей троице подруг. — Она ведь торговала телом!

— А вы не желали платить! — огрызается Бероника, вставая.

Оба мужчины озираются, досадуя на нежеланное внимание. Один из них плюет в Беронику.

— Пропади пропадом, лживая египетская шлюха!

Порывшись в кожаной мошне, он бросает на землю монету и удирает. Товарищ со всех ног спешит за ним. Бероника нагибается подобрать деньги.