– Ну пусть даже так. Не обижайся, прелесть моя! У меня для тебя есть маленький подарок, который я купил в память о нашей встрече! – Сенатор достал из складок тоги свернутый шелковый платок, протянул его девушке.

Клодия взяла платок двумя пальцами, брезгливо поморщившись:

– Всего лишь платок?

– А ты разверни его, луна моего сердца!

В глазах куртизанки вспыхнуло любопытство, она осторожно развернула платок. В нем лежала оправленная в золото камея из двухслойного оникса – женское лицо, вместо волос окутанное клубком извивающихся змей.

– Что это? – Клодия вздрогнула и едва не выронила камею.

– Это работа знаменитого греческого мастера, она обошлась мне в кругленькую сумму…

– Ты напугал меня… это ведь Медуза Горгона, чей взгляд обращает людей в камень…

– Пусть так, но эта камея удивительно красива. Неужели она тебе не нравится? Хочешь, я отдам ее тому торговцу и попрошу у него взамен что-нибудь другое!

– Нет, я оставлю ее себе…

Клодия вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. То есть она постоянно чувствовала на себе взгляды – восхищенные и завистливые, похотливые и презрительные. Но этот взгляд был совсем другого сорта, от него девушке снова стало холодно жарким летним полднем.

Она обернулась и на какое-то мгновение выхватила из толпы бледное лицо с глубоко посаженными глазами, темными, как осенняя ночь… но тут же потеряла его.

На арену тем временем выпустили четверых опытных гладиаторов в доспехах самнитов. Воины настороженно переглядывались, гадая, с кем им придется сразиться. Тут открылись ворота в дальнем конце арены, и оттуда выбежали два огромных льва.

Цирк разразился восторженными криками.

Царственные животные остановились, пораженные этим незнакомым шумом и зрелищем многолюдной толпы. Они стояли посреди арены, затравленно оглядываясь. Гладиаторы, увидев огромных кровожадных зверей, в первый момент тоже растерялись, но потом собрали свое мужество, коротко переговорили и двинулись ко львам, чтобы использовать их недолгий испуг перед многотысячной толпой.

Клодия, которая любила подобные кровавые зрелища, вдруг почувствовала, что больше не хочет смотреть.

– Пойдем отсюда, Клавдий! – сказала она сенатору.

Тот удивленно взглянул на девушку:

– Как, все же еще только начинается!

– Все равно. Я больше не хочу.

– Но я должен здесь кое с кем повидаться…

– Ты как хочешь, а я ухожу! – И, не слушая возражений сенатора, она развернулась и направилась к выходу из цирка.

Верные эфиопы расчищали ей дорогу, что было теперь куда сложнее – в цирке не осталось свободных мест.

И тут Клодия снова ощутила на себе тот же пристальный, леденящий взгляд. Но на этот раз она не стала вертеть головой, она не хотела снова увидеть таинственного незнакомца. Больше того – она боялась встретить его холодный взгляд.

После разговора с сестрой гражданки Воробьевой капитан Лебедкин не успокоился, а впал в хандру. Душу его точил и точил противный скользкий червячок.

Что-то в этом деле было не так. Потихоньку, однако, текущие дела затянули, и Лебедкин выбросил ненормальную тетку из головы. Однако нет-нет да и появлялось перед его мысленным взором ее растерянное, бледное лицо с несчастными больными глазами.

– Жалостливый ты очень, Петя, – заметила Дуся, от которой не укрылось состояние капитана. – Нельзя так все близко к сердцу принимать.

– Да уж, – вздохнул Лебедкин, – так вот сойдешь с катушек – и никто не поможет.

– Я помогу! – Дуся погладила его по плечу.

Тут заглянул к ним вездесущий Коля Еропкин.

– Слыхали? Вроде бы премия накрылась медным тазом. Не то задерживают, не то вообще не дадут!

– Хоть бы чего хорошего сказал, – буркнул Лебедкин.

– А ты чего, Петя, такой злой? – поинтересовался Еропкин.

– А он, понимаешь, все переживает, как плохо с той тетей обошелся, с Воробьевой, что позавчера приходила.

Дуся тоже расстроилась насчет премии, оттого и съехидничала.

– Воробьева? – На лице Еропкина отразилась интенсивная работа мысли. – Это не та, которую на дороге нашли в тяжелом состоянии? Вчера по сводке прошло…

– Не может быть! – Лебедкин почувствовал, что в глубине души чего-то такого и ожидал.

– Да точно тебе говорю. Воробьева Анна…

– Игоревна, – подсказала Дуся.

– Ну да, Игоревна. Нашли ее на дороге всю избитую, в больнице она… Дуся, дай сахару!

– Возьми конфету! – Дуся протянула ему коробку, которую подарил ей директор продуктового магазинчика, где она очень успешно вычислила воришку.

Коробка была огромная, конфеты в ней никак не могли закончиться, несмотря на все Дусины усилия.

Еропкин взял три штуки и ушел.

Лебедкин же подпер лоб рукой в позе роденовского мыслителя и надолго затих.

Да, та женщина с самого начала показалась ему странной. И рассказ ее не вызвал доверия.

Нервная какая-то… и вся эта ее история звучала очень подозрительно… он вообще не хотел этим заниматься, но вместо того чтобы вежливо ее отфутболить, получилось нехорошо, она ушла сильно расстроенная.

Но теперь, после того как он узнал, что Анну Воробьеву нашли на дороге в бессознательном состоянии, у него в душе, как говорится, заскреблись кошки. И очень многочисленные.

Лебедкин снова вздохнул и поменял позу. Теперь он обхватил себя руками за плечи и застыл.

Все же что-то с этой Воробьевой было не так…

Странно она себя вела. Пришла в полицию, чтобы заявить… о чем? Даже не об исчезновении свой сестры, а о том, что та вдруг изменилась. Стала вдруг сама на себя непохожа. И с ней, Анной, знаться больше не хочет. В упор ее не видит.

Ну это-то как раз неудивительно, увидела, что собой Анна представляет, и решила держаться от нее подальше. Да, но зачем тогда вообще приглашала ее в Питер?

Бред какой-то. Тем более что Светлана Чекан прямо сказала, что никакой сестры у нее вообще нет. Ни родной, ни сводной, ни двоюродной.

Казалось бы, нужно выбросить эту историю из головы, забыть ее как страшный сон и заниматься другими делами, благо их достаточно много.

Но капитан Лебедкин чувствовал какое-то смутное беспокойство. Что-то в этой истории было не так. Особенно после того, как Анна Воробьева попала в больницу.

Если у Светланы Чекан нет сестры, то кто же тогда такая эта Анна Воробьева? Потому что сама Светлана Чекан как раз существует. Во плоти и крови, тут Воробьева ничего не придумала. Так кто же она тогда?