видел хорошо, тем более сейчас; а это было важно, ибо здесь дебри Ингвальда достигали такой густоты, что под деревьями было темно даже и днём.

Кроме вязов и дубов, неохватных, как тот, у которого ждала меня лживая русалка, теперь стали попадаться огромные мрачные ели. Хвоя на их ветвях была почти чёрной, завешенная тут и там косами мохнатого седого мха. Заплетённая лабиринтом корней земля уже не могла породить хоть какую-нибудь траву, и лишь сухая хвоя и почерневшие палые листья покрывали её; а кое-где отсутствовали и они. Далеко вверху, сквозь кружева лиственных крон и игольчатых лап, сотней светлых лоскутов зияло небо, но деревья были так высоки, что солнечный свет почти не достигал их подножий. Корни и давно иструхшие обломки упавших когда-то стволов покрывал лишайник и мох; на оскалившихся щепой древних пнях росли сырые бледно-коричневые грибы, иногда ответвлявшие по три шляпки от одной ножки. В мрачных впадинах у корней белели мелкие, как монеты, бесчисленные поганки.

Однажды я наткнулся на рухнувшую стофутовую ель, застрявшую наискось меж стволами соседних деревьев. Эти маленькие белые грибы покрывали её сплошным ковром почти до половины.

Уже солнце добралось до зенита, упирая в землю вертикальные колодцы света; на склонах вырытых вепрями ям темнели иногда чьи-то норы; на дереве, на высоте человеческого роста, в тёмной развилке ветвей я заметил два белых горящих глаза; редко, недовольно вскрикивал где-то далеко и высоко ворон; в хвое шуршали мыши; спутница сокровищ, пёстрая змея полоз убралась с моего пути; а я всё шёл и шёл.

Меня утешало лишь то, что Эдна, которая должна была затратить порядочное количество сил на разрушение моста, не могла уже так быстро скользить; к тому же возросшая численность стаи собак и волков, бегущих с нею, основательно замедляла этот процесс.

Хотя, с другой стороны, Эдна управлялась уже с волками и оборотнями, а это говорило о том, что она изрядно прибавила в силе со времён нашего последнего свидания.

Когда солнце стало ощутимо клониться к западу, я наткнулся на тело.

Сначала я всерьёз подумал, что это и есть та самая «лежащая дева» из моего предсказания. Но потом понял, что вряд ли.

Она висела в гигантской, в бусах засохшего клея, но уже брошенной паутине, натянутой меж стволами мощных, аспидно-чёрных елей. Полуистлевшее тело в рваных одеждах зелёного цвета — то ли от остатков краски, а то ли от плесени — несомненно когда-то было женским. Обезображенное лицо скрывал лёгкий шлем, уже покрытый патиной; плечи прикрывали металлические наплечники, все в засохшем клею; в разрывах одежды белели опутанные коричневыми нитками гниющей плоти рёбра. За спиной, прилипшие к паутине, посвёркивали блёклой мозаикой изломанные слюдяные крылышки.

Мёртвая эльфийка висела, склонив голову. Для своего народа она была довольно крупной, полные пять футов, насколько я мог предположить — обглоданные кем-то огрызки голеней утопали во мху. Судя по всему, она умерла ещё весной.

Я достал из ножен меч и перерезал крепёжные нити. Эльфийка мягко рухнула в мох, и убившая её паутина ажурным бисерным покрывалом легла сверху.

Я не сумел бы упокоить её по эльфийскому обычаю, но сделал всё, что смог: нашёл ближайший дуб и срезанную с него ветку положил ей в изголовье, а в мёртвую осклизлую ладонь зажал два крепких бронзовых жёлудя.

— Зак Каладдах; — сказал я, как было положено, и коснулся её ноги мечом. Я должен был коснуться носка её левого сапога, но ни ступни, ни сапога у неё уже не было.

По обычаю, лежать бы ей на траве в звонкой дубовой роще, в окружении поющих сестёр, с золотой нитью в волосах; но по мне, ей было давно уже всё равно. По мне, так вовсе бегать бы ей по Ингвальду, красться синими ночами от ствола к стволу, сжимая верный лук; или сидеть на верхушке сосны на краю земляничной поляны, и смотреть в небо, болтая ногами. Ей бы жить.

Я отвернулся, вложив меч в ножны, и ушёл.

Буквально через пять минут я наткнулся на старую дорогу.

Не знаю, кто её проложил — эльфы ли, хобгоблины, полесни, или кто другой: в Ингвальдских лесах и сейчас можно встретить и тех, и других, и третьих, и ещё неведомо что. Но было видно, что дорогу эту сделали и пользовались ею ещё в те времена, когда трёхобхватные здешние дубы были толщиною с мою руку, а мохнатые до неправдоподобия ели едва достигали моего роста.

Потом деревья поднялись, дорогу прикрыла вечная тень, и, даже на заброшенной, на ней уже ничего не могло вырасти. Человек её, видно, даже не заметил бы; я и то угадал её с трудом — круглый сумрачный тоннель, прорезающий лес по направлению к северу, и уходящий в бесконечность, видно, до стылых и диких северных оконечностей Ингвальда.

Я посмотрел вверх, где редкими и мелкими, почти как звёзды, точками светилось латунного цвета небо, и зашагал вперёд по этой дороге.

Вскоре она стала забирать к западу, и я понял, что рано или поздно эта дорога пересечётся с человеческой, с той, по которой уходила от меня Эдна; и это было хорошо.

Идти здесь было куда легче, чем пробираться сквозь чащу; я даже какое-то время бежал, потом перешёл на быстрый шаг. Я уже устал; но понимал, что Эдна должна была устать ещё больше. Вряд ли она снова была способна скользить. Кроме того, она нуждалась во сне.

Солнце клонилось к западу, медно-красные лучи тысячами лезвий пронзали поредевший лес; багрово-красный дикий виноград, окутавший дубы, пламенел в сумраке; длинная трава, появившаяся под деревьями, окутывала корни плетями, похожими на девичьи локоны; пурпурные и медово-жёлтые цветы полянами укрывали самые освещённые участки. Я достиг Центрального Ингвальда.

Дорогу впереди меня пересекла крысь. Прыжками перебираясь через открытое пространство, она на секунду остановилась и с подозрением посмотрела на меня через плечо. Длинный розовый хвост замер в пыли.

— Ублюдок; — прищурившись, пробормотала она и поскакала дальше, скрывшись в зарослях на другой стороне дороги.

На запястье у крыси я заметил крупный гранёный изумруд.

Где-то футами пятьюдесятью дальше я почувствовал вдруг сильное течение магии.

Это шло откуда-то слева, из занавешенного хмелем и виноградом прохода между дубами. Я обнажил меч и медленно двинулся туда, выставив левую ладонь вперёд.

Я раздвинул занавесь из зелёных и алых лиан и шагнул за нее. В сени огромного клёна лепестками трилистника лежали три бежевых длинных валуна, соприкасавшиеся вершинами и упиравшиеся ими в резной каменный же столб. Их покрывал мох, серый лишайник дорожками