Утром после завтрака на дежурство должен был заступать Ярослав, потом его сменяли Олеся и маленькая Оля, им на смену приходила Оксанка, вся из себя деловая, отдавала всякие распоряжения, ворчала, что сёстры не там стоят и не туда смотрят, и оставалась на посту до обеда, чуть больше времени, чем все остальные. Оксанка объясняла: это потому, что на главном всегда больше ответственности. На время обеда гнездо оставляли – по настоянию тёти Марины, – но, едва встав из-за стола, Ярослав сразу бежал на пост, и потом дежурные меняли друг друга до самого вечера, прерываясь на ужин и иногда на мастер-классы по лепке. Втайне Ярослав надеялся, что он первым заметит повзрослевших птенцов, но как старший, конечно, старался не подавать виду, а даже притворялся, что дежурства ему не очень-то интересны и немного уже надоели.

Яне Оксанка велела ничего про гнездо не говорить, «потому что ей ни за что нельзя рассказывать секреты», но сама проболталась в тот же день, и потому Яна то и дело тёрлась у забора, особенно в дежурство Ярослава, и всячески его доставала, как умеют одни девчонки: дразнила «масквичом» и «птичьим диверсантом», пыталась, по обыкновению, продать какую-нибудь мелкую ерунду, просила фотик «пощёлкать», смартфон для селфи и всё в таком духе. И как же много вопросов она задавала – жесть просто! Носят ли девчонки в его классе одежду с «Монстр Хай»? А портфели с «Монстр Хай»? А с «Май литл пони»? А мальчики? А девочки с мальчиками в Москве дружат? Так, чтобы по-настоящему, как парень с девушкой? Вот у них, к примеру, не дружат, потому что мальчишки все идиоты. А в математическом классе много задают? А сложно? А он может решить уравнение с двумя неизвестными за пять минут? А спорим, не сможет? А если он проспорит, он ей тогда что? Давай на пятьдесят рублей спорить? Ну ладно, давай на десять… ну на рубль… И опять своё: «Ма-асквичи та-аки-ие жа-адные!» Не человек, а какое-то стихийное бедствие! А то? А это? А вот это? А-А-А-А!!!

Потом ещё раньше времени смена приходила, Олька с Олесей, и давай тоже выспрашивать: «А птенчики уже выросли? А когда вырастут? А они, когда вырастут, будут комаров есть? А хлебушек? А червячка? А они петь умеют?»

То есть никак не получалось у Ярослава последить за гнездом в спокойной обстановке. Уже не рад был, что связался. Даже фотоаппарат брать с собой на пост было теперь неохота.

И вот на третий день, а может быть, на пятый – Ярослав как-то не очень за днями следил – все отправились обедать. Прибежала с поста Оксанка, доложила обстановку: мол, всё спокойно, взрослые трясогузки исправно доставляют невидимым птенцам провиант, птенцы пока не вылетали, но наверняка уже вот-вот, потому что их очень-очень хорошо кормят, сразу видно, – ну и так далее. Она умудрялась рассказывать, даже когда глотала, обжигаясь, тёть-Маринин борщ.

– А ещё нам дорогу будут ремонтировать! – ни к селу ни к городу сообщила Оксанка.

– Какую дорогу? – не понял Ярослав.

– Ну, нашу дорогу, старую, – сказала Оксанка беспечно, принимаясь за второе. – Там целую машину привезли этих… мелкие такие серые камешки, вот такусенькие. Как в туристической зоне насыпаны, знаешь?

За окном и правда что-то громыхало и лязгало – в городе так гремела помойная машина по утрам, когда в неё опрокидывали контейнеры с мусором. Из окна потянуло бензином и пылью, и тётя Марина закрыла раму.

Они спокойно доели – борщ, второе и компот, получили по одному шоколадному прянику и занялись каждый своими делами. Тётя Марина укладывала Олежку спать, Оксанка мыла посуду, Олеся вытирала, а Ярослав читал Ольке сказку про «Гусей-лебедей». Но Олька не Олег, она спать даже не думала, а, дослушав историю до конца, потребовала ещё сказку.

После третьей сказки Ярослав был милостиво отпущен и отправился на пост. Но лишь дойдя до места, он наконец-то понял, что ремонт дороги тут очень даже и к селу и к городу…

Развернувшись приподнятым кузовом к забору, по старым кривым колеям на самом малом ходу двигался грузовик, весь в облаке белой пыли. Следом за ним, слева и справа, шли двое в оранжевых жилетах, ровняя лопатами мелкую щебёнку, и там, где раньше прочерчены были две засохшие борозды, разделённые полоской травы, тянулась теперь широкая серая лента мелких камешков…

У самого забора, где находился вход в гнездо, щебёнка была насыпана особенно густо, горка её лезла прямо на доски, и камешки – медленно, очень медленно – скатывались под забор. А по забору металась, надрывно цвиркая, встревоженная трясогузка. Время от времени она пыталась спуститься, кружила над горкой мелкого щебня, возвращалась наверх и снова бежала по забору, хвост её ходил вверх-вниз с сумасшедшей скоростью… А может, Ярославу так казалось, потому что с бешеной скоростью у него стучало сердце, даже мешало дышать… Скоро прилетела и вторая птица, и они вдвоём стали кружить над тем местом, где ещё утром было гнездо.

Ярослав бросился к рабочим, закричал:

– Лопату! Пожалуйста, дайте мне лопату!

Но рабочие не обращали на него внимания, знай себе перекрикивались с водителем на незнакомом языке. Голоса их звучали коротко и резко.

Ярослав помчался в дом, загремел в предбаннике всяким хламом в поисках лопаты, чего-нибудь, но нашёл только красный пластмассовый совок. На шум выглянула тётя Марина и шикнула на Ярослава – мол, тише, Олежка ещё спит! А по лестнице уже поднимался дядя Миша, который с утра уезжал в город по делам и вот вернулся.

Он сразу пошёл с Ярославом, и маленькую сапёрную лопатку ему запросто отыскал в куче резиновых сапог под вешалкой, а красный совок несла Оксанка, которая, конечно, тоже немедленно кинулась на место происшествия. Олеся и Олька увязались следом, просто так, с пустыми руками. Дядя Миша хотел их как-нибудь остановить, отвлечь, да, видно, ничего подходящего не придумал.

Машина уже выгрузилась и уходила в сторону Ангары. Пыль немного осела. От самого поворота и до забора вместо старой раскуроченной грунтовки, заросшей пижмами и иван-чаем, тянулась новенькая серая заплатка.

Оксанка заохала, захлопотала, стала бегать по щебёнке, совсем как несчастные трясогузки, а Олеся сразу плюхнулась на коленки и начала разгребать камешки. Она отгребала их от забора обеими руками, и они стекали в траву белыми струйками, но меньше их от этого не становилось.

Олька, которая всё повторяла за сёстрами, тоже деловито уселась на корточки и стала помогать.

Ярослав посмотрел на дядю Мишу.

– Давно? – спросил тот.

Ярослав вытащил из кармана смартфон, прикинул.

– Часа три. Может, больше.

Дядя Миша отвёл взгляд. Он больше ничего не сказал. Да было и не нужно: Ярослав и так догадался, без слов, что плохи дела.

Он пошёл к девочкам, немножечко их потеснил и стал копать, вонзая сапёрную лопатку в кучу щебня, издающую зловещий шорох.

Вонзал и отбрасывал за плечо как можно дальше, словно от дальности броска зависел успех общего усилия. Оксанка тоже в конце концов перестала бегать и принялась копать. Дядя Миша ушёл, но скоро вернулся с лопатой.