Малиновый костюмчик сидел на Татьяне как влитой. Подчеркивал талию и красиво округлившиеся бедра. Короткая по моде юбка открывала полненькие, очень соблазнительной формы ноги. Михалкова уже раз десять призналась Тане, что хотела бы иметь такие ноги, как у нее, взамен своих спичек.

Ермакова еще раз бросила довольный взгляд в зеркало, покрасивее распределила завитые локоны и на всякий случай позвонила Кондратенко. Все складывалось как нельзя лучше: Лану из дома по-прежнему не выпускали. Таня не успела надеть плащ, как позвонил телефон, видимо, Кондратенко хотела сказать что-то еще. Она схватила трубку и тут же покрылась испариной. Звонил Юра Майоров. Извинился, что беспокоит, и поинтересовался, будет ли в гостях у Михалковой Лана.

– Так ты бы позвонил ей сам, – предложила Таня, хотя точно знала, что звонить ему в семью Кондратенко бесполезно. Юра в этом не сомневался, а потому сказал:

– У них телефон отключен, ты не можешь этого не знать.

– Ах да… – будто бы спохватилась Ермакова и тут же добавила: – А к Любе она придет, потому что ее родители очень хорошо знакомы с Михалковыми и им доверяют. Так что не волнуйся, твоя Ланочка обязательно появится, только чуть попозже, чем все. Она сегодня еще к врачу должна успеть… – Таня сочиняла на ходу, поскольку ей было нужно, чтобы Юра обязательно пришел на вечеринку. Врача она приплела, чтобы Майоров не ушел сразу, как только не обнаружит среди гостей Кондратенко. Спохватившись, что в сложившихся обстоятельствах весть о посещении Ланой врача может как-то Юру насторожить, она поспешила добавить: – К зубному. Ей мать номерок достала.

Майоров поблагодарил за информацию и отключился. Таня очень осторожно, будто стеклянную, положила на рычаг трубку и отправилась к Михалковой, ступая тоже очень осторожно. Она не хотела испортить прическу и испачкать в дорожной пыли лакированные туфельки.

За стол Ермакова села рядом с Майоровым, уверяя его через каждые десять минут, что Лана вот-вот явится. Именно за это она, близко наклоняясь к его уху и щекоча щеку молодого человека круто завитыми локонами, предлагала выпить, когда все остальные, дружно чокаясь и гогоча во все горло, пили за поступление в институты и за мир во всем мире. На столе стояло только красное сухое вино, но парни принесли с собой водку и разливали ее под столом, чтобы случайно зашедшие в комнату родители Михалковой этого не заметили. Потом водку закрашивали морсом или прямо красным вином, чтобы держать фужеры на виду. Очень скоро щеки у всех разгорелись, разговор сделался громким, и родители вынуждены были заглянуть в комнату, где детишки праздновали окончание последней в своей жизни первой школьной четверти. Поскольку ничего предосудительного обнаружить не удалось, они опять удалились в маленькую комнату, которая вообще-то была Любашина, но в этот вечер служила убежищем им.

Таня видела, что Юра нервничает в отсутствие Кондратенко, поминутно смотрит то на часы, то на дверь, которая могла бы открыться, чтобы впустить в комнату Лану. Но дверь оставалась закрытой, и Таня подливала и подливала Майорову вина и уже совершенно открыто предлагала ему выпить за их с Кондратенко любовь и счастье в будущей семейной жизни. Водки, к сожалению, больше не было, но ее всем и так хватило с лихвой. С непривычки к крепким напиткам, да еще и смешанным с вином, все быстро опьянели.

В углу комнаты, специально освобожденном от мебели, начались танцы. Поднявшись со стула, Таня сильно покачнулась. Оказывается, она тоже довольно пьяна, как и все вокруг, чему совершенно не огорчилась. Пространство комнаты стало как-то выпуклее и ярче, школьные друзья казались самыми расчудесными людьми, а Юра Майоров – самым главным человеком на свете. Она потащила его от стола, предлагая потанцевать, чтобы скоротать время в ожидании Ланы. Оказалось, что его тоже сильно ведет в сторону, и, чтобы он не упал, Таня вынуждена была обнять его за талию. Он автоматически положил одну руку ей на плечо, и таким образом, практически обнявшись, они вступили в круг танцующих. В это время кто-то выключил верхний свет и зажег ночник на столике у дивана. Он представлял собой сову, выточенную из цельного камня, у которой желто светились только кругляшки глаз. В комнате было почти совсем темно, что всем присутствующим здорово понравилось. Медленные мелодии следовали одна за другой, и Таня не отпускала от себя Юру, который, казалось, пьянел все сильнее и сильнее, хотя ничего больше не пил. Родители Михалковой несколько раз наведывались к веселящимся десятиклассникам и включали верхний свет, но стоило им выйти за дверь комнаты, как свет вырубался снова, и лишь каменная сова круглила свои светящиеся желтые глаза.

Через некоторое время Юра Майоров перестал спрашивать Таню, когда же наконец придет Лана. Он жарко дышал ей в самое ухо и, казалось, вообще плохо соображал, с кем танцует. Несмотря на то что у Ермаковой тоже прилично кружилась голова, в обстановке она ориентировалась хорошо, а потому обняла Юру за шею и поцеловала в щеку. Она хотела в губы, но ее качнуло, и получилось не так, как планировалось. Но Майорову это, похоже, все равно понравилось. Он крепче прижал Таню к себе и так горячо поцеловал именно в губы, что у нее перехватило дыхание. Она еще никогда в жизни ни с кем не целовалась, а тут вдруг Юра, тот самый Юра, о котором она мечтала денно и нощно, одарил ее поцелуем, да не каким-то там дружеским, а настоящим, взрослым, сочным и влажным. И Таня отозвалась, как могла. Она принялась целовать Юру куда придется, куда доставала: в щеки, в подбородок, в ямочку между ключицами, открытую расстегнутым воротом рубашки. Но Майоров снова и снова ловил ее губы, и Таня перестала их отрывать. Ей казалось, что она слилась с молодым человеком. Но тут в очередной раз вспыхнул свет, включенный рукой бдительного Михалкова-старшего, и Таня резко отпрянула от Майорова. Совершенно размякший и осоловелый Юра по-прежнему тянулся к ней, и Ермакова вдруг осознала, что час ее пробил. Она подхватила молодого человека под руку и потащила в коридор. Проходя мимо Любиного отца, который настороженно приглядывался к гостям дочери и даже принюхивался, Таня, собрав в кулак всю силу воли, сказала, кивнув на Майорова:

– Ему плохо. Я отведу его домой.

– А справишься? – спросил Михалков. Разумеется, он мог бы и сам проводить домой чрезмерно опьяневшего юнца, но боялся оставить без присмотра компанию, которая нравилась ему все меньше и меньше.

– Конечно, – ответила Таня. – Он близко живет.

Любин отец ничего не ответил, поскольку увидел собственную дочь, неприлично виснувшую на шее у одноклассника, и поспешил принять срочные меры. Воспользовавшись этим, Ермакова вместе с Юрой выскользнула в коридор, где в груде верхней одежды не без труда отыскала свой плащ. Куртку Майорова найти не представилось возможным, поскольку в том состоянии, в котором парень находился, он не узнал бы и родную маму. В конце концов Таня прекратила бессмысленные поиски, предположив, что Майоров не замерзнет, поскольку пьяный, которому, говорят, море по колено, должен выдержать и осеннюю непогоду. Несмотря на одурманенность алкоголем, Танин мозг работал на полную мощность. Уже на лестничной площадке девушка догадалась, куда можно отвести Майорова. Уж конечно, не домой. Пусть Любкин отец на это даже не рассчитывает. Или рассчитывает. Ей, Тане, нет никакого дела до этого. У нее свой тонкий расчет.