Евгений Павлович опять улыбнулся и ответил:

– Я не думал, что тебе это так нравилось.

– Да, мне нравилось! – Ермакова рассмеялась, как могла серебристей, и добавила, решив идти до конца: – Вы мне вообще нравитесь, Евгений Павлович!

– Вот как? – изумился он, и его приветливая улыбка погасла, зато на лице стало четко прочитываться заинтересованное выражение. Заинтересованность девушка решила закрепить. Она подошла к лаборанту поближе и положила ладонь на его руку, которая опиралась о стол. У Евгения Павловича сначала приподнялась одна бровь, потом к ней подтянулась и другая. Он сжал пальцы девушки и, глядя ей в глаза, спросил: – Тогда, может быть, прогуляемся как-нибудь?

– Почему бы нет? – опять довольно игриво отозвалась Таня.

– Тогда давай завтра! Сегодня вечером у меня гости… День рождения все-таки… Двадцать один год! Полное совершеннолетие! Могу быть выбран – аж в парламент США! – Он раскатисто рассмеялся и продолжил: – А вот завтра… Приходи часикам к девяти ко входу в наш парк. Придешь?

– Приду! – Таня кивнула, послала ему ответную ослепительную улыбку, вытащила свои пальцы из его ладони и вышла из лаборантской, не оглядываясь. Какое-то чувство подсказывало ей, что оглядываться не надо. Пусть знает, что хоть она и пришла сама, но вовсе не навязывается и бегать за ним не будет. Захочет – придет завтра, а не захочет – так никто и не заставит.

Весь остаток того дня, когда она договорилась о свидании с Евгением Павловичем, и весь следующий день Таня провела на нерве. Поскольку для окружающих она продолжала играть роль беременной женщины, то несколько раз, полностью в эту роль войдя, даже одергивала себя: нельзя же так волноваться будущей матери. Потом вспоминала, что она пока еще никакая не мать, и волнение по поводу предстоящего свидания снова делалось приятным. В школьных коридорах она несколько раз сталкивалась с лаборантом, который опять облачился в привычный синий халат. Он смотрел на нее особым взглядом и один раз даже подмигнул. Таня улыбалась ему в ответ тоже с большим значением во взоре.

– Ну-с, учащаяся Ермакова, куда же мы с вами пойдем? – спросил Евгений Павлович и, не церемонясь, обнял Таню за плечико. Она с готовностью прижалась к его боку и ответила:

– Куда поведете!

Лаборант несколько отстранился от нее, заглянул в лицо и предложил:

– А давай на «ты»!

– Давай! – сразу согласилась она и на всякий случай решила уточнить: – Значит, я могу называть… тебя… Женей?

– Точно! Можешь, Татьяна! То есть Таня! То есть Танечка!

После «Танечки» бывший строгий Евгений Павлович, а нынче слегка развязный Женя сочно чмокнул Ермакову в щеку. Она опять почувствовала исходящий от него запах алкоголя, и ей даже показалось, что пил он не вино, а кое-что более крепкое. Разумеется, это расстроить не могло, поскольку работало на ее план. А Женя между тем развернул свою спутницу в другую сторону, а потом вытащил из кармана ключи. Держа их двумя пальцами за кольцо, он поболтал ими перед Таниным носом и сказал:

– Тут есть одно местечко, где мы с тобой некоторое время можем быть полноправными хозяевами. Пойдем… если, конечно, не возражаешь…

Разумеется, она не возражала, о чем ему с готовностью и объявила.

В квартире, в которую они зашли, было темно. Не включая света в коридоре, Евгений Павлович, как все же про себя продолжала его называть Таня, припечатал ее к стене. После этого, положив одну руку девушке на грудь, он так плотно обхватил ее губы своими, что она задохнулась. Ермакова успела вспомнить, что состояние нехватки воздуха, когда у Любки Михалковой ее так же яростно целовал Юра, резко отличалось от этого. Даже несмотря на то, что она тогда понимала – пьяному Майорову кажется, будто он целует Лану, – Таня была счастлива. Все ее существо откликалось на его поцелуи. Тело чуть ли не болело, напрягалось и, казалось, готово было слиться воедино с Юриным и даже раствориться в нем. Сейчас девушка чувствовала только не слишком нежные, а потому довольно неприятные мужские прикосновения. Рот школьного лаборанта казался слишком слюнявым, алкогольный перегар сделался более густым, а потому противным. Но Тане надо было все перетерпеть. Ей необходимо заполучить ребенка, которого все будут считать Юриным. Майоров, кажется, говорил, что это не всегда получается с первого раза, а потому Таня будет терпеть этого слюнявого Женю столько, сколько нужно для дела.

Когда лаборант все так же в темноте, к которой глаза несколько попривыкли, перенес Ермакову на уже раскинутый на полкомнаты диван и принялся раздевать, она с готовностью помогла ему: стянула с ног капрон, расстегнула множество меленьких пуговиц пояса и резко отбросила его, опять смешно и трогательно болтающего резинками, как осьминог щупальцами, в сторону. Таня удивилась тому, что в такой момент ей приходят в голову весьма образные сравнения, завела руки за спину и расстегнула сложную застежку бюстгальтера, с которой Женя никак не мог справиться. Трусики он двумя резкими движениями содрал с нее сам.

Все, что началось после этого, Таня потом долгое время вспоминала с содроганием. Школьный лаборант сначала несколько минут чуть ли не кусал ей соски, а потом так резко развел в стороны ее ноги, что она даже вскрикнула. Евгений Павлович не обратил на это никакого внимания и таким же резким движением сунул в нее что-то толстое, плотное, горячее. Танино тело отказывалось пускать внутрь себя это «что-то», отчаянно сопротивлялось, но оно продолжало и продолжало поступательно продвигаться внутрь ее организма, причиняя девушке жуткую боль. Она начала извиваться и стонать, но на мучителя это по-прежнему не производило должного впечатления. Он продолжал свое дело до тех пор, пока в Тане что-то не лопнуло. В этот момент то, что пихал в нее лаборант, довольно легко прошло внутрь тела, но боль сделалась нестерпимой. Девушка так жутко закричала, что парень понял: что-то происходит не по правилам, не так, как должно бы. Он выдернул из Тани то, что причиняло ей страдания, соскочил с дивана и включил свет. Ермакова ужаснулась тому, что увидела. Перед ней стоял мужчина, обнаженный подобно античной статуе. То, что у этих статуй мирно и спокойно висит между ног таким же мраморно белым, как и все тело, у стоящего перед ней было отвратительно окровавленным. Таня перевела взгляд на свои все еще раскинутые в стороны ноги. Они тоже были измазаны кровью, а на простыне между ними расплывалось приличное по размерам багровое пятно. У нее не хватило сил даже заплакать. Таня только хватала ртом воздух и даже не догадывалась свести вместе ноги. Ей казалось, что она теперь вечно станет сидеть на этом чужом диване, а кровь так и будет вытекать из нее до тех пор, пока не вытечет вся.

– Да ты что, девчонка, что ли?! – вскричал Евгений Павлович, которому в этих обстоятельствах абсолютно перестало идти домашнее и теплое имя Женя.

Таня никак не могла понять, о чем он спрашивает. Разумеется, она не мальчишка, и он это прекрасно знает. А еще он видит, что она истекает кровью, но вовсе не спешит вызвать «Скорую помощь» или хоть как-то помочь самостоятельно.