Оперативник, зашедший в дом первым, уже позвонил кому-то и докладывал:

– Тут Кирилла завалили. Как? Голову отрезали… – больше он ничего сказать не успел, потому что его собеседник отдал какое-то распоряжение.

Это я поняла, так как меня шустро вытащили из дома, запихали в автомобиль, и мы вернулись в следственный комитет.

Как я узнала позже, напарник Кирилла тоже был убит, его нашли в палисаднике возле дома, когда на место приехала следственно-оперативная группа.

Дина

И я оказалась в аду. Потому что, все что было до этого, было пустяками, не имеющими никакого значения.

Когда случается что-то действительно плохое, у меня появляется стойкое ощущение, что это не может происходить на самом деле. Такое чувство, что снимается фильм, и я в главной роли. Сейчас мне крикнут, что съемки закончены, и все прекратится. Проблема в том, что съемки все не заканчиваются, да и фильм без всякого согласия с моей стороны перешел в жанр триллера.

Мы живем, отрицая саму смерть. Нам так проще. Мы думает о том, что завтра приготовим на ужин, что через месяц купим диван, а еще через полгода – поедем на отдых. И никто из нас не ждет старуху с косой. А когда она проходит совсем рядом, задевая нас своими смрадными одеждами, мы облегченно выдыхаем, что она не за нами, и живем дальше, снова думая о покупке дивана. И это правильно: живое – живым, а мертвое пусть останется мертвецам.

Однако я застыла на грани между жизнью и смертью. Тот, кто играл со мной в гонки на выживание, обладал изощренной фантазией и недюжинным интеллектом. Лекс и Олег Петрович уступали ему. А я… Я просто хотела выжить.

Мне восстановили документы. Еленку тоже привезли. Причем моя сладкая девочка сразу поняла, что дело – труба. Однако долго над чем-то заморачиваться, это не в ее характере. Очень скоро я заметила, что она вместе с ребятами, которые нас охраняли, бегает, подтягивается, они показывает ей какие-то приемы, рассказывают, что можно сделать, чтобы противостоять взрослому человеку.

Спустя месяц жизни в военно-полевых условиях меня стала мучить тошнота. Я стала припоминать, когда у меня были последние месячные. И поняла, что красные друзья не наведывались ко мне уже месяца два. Беспокойство стало долбить по вискам с нешуточной силой. Всеми правдами и неправдами я раздобыла тест. И, как и следовало ожидать, чуда не произошло: перед моими глазами замаячили две полоски. Я вышла из ванной на кухню, села на табуретку и расхохоталась. В голове бился ненавистный голос с хрипотцой: « Не бойся, кукла, не залетишь».

Наверное, со стороны я напоминала не совсем нормальную, потому что Лекс, зашедший на кухню, посмотрел на меня с недоумением, да еще и прокомментировал:

– Ты, что, хохочешь, Дина. Тут рыдать уже в пору.

Я хмыкнула в ответ:

– Не люблю я рыдать. Скажи мне, в чем польза этих твоих рыданий?

Он сел напротив меня:

– Это ты мне скажи. Такие вещи должны девочки знать.

Я вздохнула:

– Лекс, родной, я неправильная девочка. Я не знаю.

Теперь уже хмыкнул Лекс:

– А еще лучше, Быстрицкая Дина Витальевна, расскажи мне, зачем тебя люди Давлатова ищут? М-м-м?

Вот я и приплыла. И что ему рассказать-то? Я некоторое время внимательно рассматривала сидящего напротив мужчину. Я для Лекса типа червяка, на которого ловят рыбу. А рыбу эту он слишком сильно хочет поймать. Не знаю, с чем это связано, но, скорее всего, что-то личное. Поэтому, про Давлатова ему частично рассказать можно. Не сдаст он меня, не сдаст! Как он потом на маньяка охотиться будет? Без наживки?

– Ты же знаешь, что я следователем в полиции работала. Но с работы вылетела. А у меня ипотека и дочь. Работы я у себя в городе не нашла, вот и приехала в Москву четыре месяца назад. Стала домработницей у Давлатова, – тут я замолчала ненадолго, вспоминая нашу с Сергеем первую встречу. Разве перед таким, как он, можно устоять? Давлатов – это воплощение греха. Таких мужчин нужно запретить законом.

Потом я продолжила каяться:

– Лекс, ты фотки этого Давлатова видел?

Он поджал губы:

– Видел. Но мне мужики не нравятся.

– А мне нравятся. Вот и …

Лексу все это надоело:

– «И» понятно. Случилось что?

– Мы поругались. Я сбежала, – решила быть краткой.

– Сильно, видать, поругались, – протянул он

– Да, неслабо.

Про попытку группового изнасилования, поджог, удар ножом, кражу денег рассказывать ему не буду. И про беременность тоже. Я еще сама не поняла, что делать. А может, меня сегодня вообще убьют, и никаких проблем у меня уже не будет.

– Ладно, Дина Витальевна, дыши. Не буду я тебя выдавать.

Я расслабилась.

Вечером этого же дня я лежала на кровати в комнате и размышляла о том, что делать. То, что Сергей не заботился о предохранении, меня успокаивало. Давлатов не из тех, кто пускает все на самотек. Но на вопросы, почему он не предохраняется, он не отвечал. И я перестала спрашивать. А то, что два месяца без защиты не привели к беременности, вообще избавило меня от тревоги по этому поводу. И вот теперь… Какая же бестолковая эта птица аист… Какой мне сейчас ребенок? Придется делать аборт. Другого выхода я не вижу.

Положив руку на живот, я заснула. Спала беспокойно, ворочаясь с боку на бок, то просыпаясь, то вновь погружаясь в сон. И забывшись во сне, я увидела себя на темной улице. Ничего нельзя было разглядеть. А потом услышала топот маленьких ножек, бегущих ко мне. И тьма вокруг стала рассеиваться. Я увидела силуэт ребенка. Было не разглядеть, мальчик это или девочка. Вдруг ребенок резко остановился, и я услышала детский голос: «Мамочка, не убивай меня. Я так хочу жить. Пожалуйста, мамочка…»

Я проснулась. Меня сковали тоска и отчаяние. Руки лежали на животе. Я посмотрела на спящую рядом Лену. В сознании до сих пор звенел детский голос: «Мамочка, не убивай меня…»

В чем виноват этот малыш? Он должен увидеть солнце, услышать, как поют птицы, побежать ко мне навстречу. Кто я такая, чтобы не дать ему шанс на жизнь? Он должен жить… А то, что творится сейчас, это пройдет. И мы либо выживем вместе, либо вместе погибнем.

В соседней комнате послышался какой-то шум. Я насторожилась, потом, стараясь не шуметь, спустилась с кровати, подошла к двери и выглянула в соседнюю комнату. Первое, что увидела, – это лежащий у порога комнаты практически у меня под ногами пистолет, а потом двух сцепившихся мужчин. Одним из них был Лекс, второй был во всем черном, на голове капюшон. Он душил Лекса. Недолго думая, я схватила оружие, сняла с предохранителя, передернула затвор и выстрелила. Шум от передергивания затвора отвлек мужчину, он дернулся, я не поняла, попала или не попала, а он выскочил в дверь. Я метнулась к Лексу, он зажимал рукой живот, сквозь пальцы сочилась кровь.