– Она безнадежна, – добавила Салима, имея в виду музыкальные способности своей компаньонки. – Она даже под дулом автомата не вытянет самую простенькую мелодию. Даже гаммы не может петь. Я проиграла ей пару записей музыки, которую мы изучали в колледже, музыки эпохи Возрождения, так она ее терпеть не может!

Все годы учебы в школе Салима пела в хоре, а по воскресеньям – в местной церкви.

– Эта твоя музыка жутко депрессивная, – с кислой улыбкой пожаловалась Эбби. Вид у нее при этом был виноватый.

– Я тоже так думаю, – согласилась с ней Блейз. – Разве ты не могла изучать что-то более позитивное? Например, рождественские песенки? Тогда мы могли бы тебе подпевать, по крайней мере я. Не знаю, от кого тебе передался музыкальный слух, но точно знаю, что не от меня, – с улыбкой добавила Блейз.

– В следующем семестре я собираюсь выбрать григорианские хоралы, – сообщила Салима, желая помучить своих собеседниц. Природа наградила ее божественным голосом. Салима пела при каждой возможности. У нее был лучший голос во всей школе, самый звонкий и чистый. Она легко, без усилий брала самые высокие ноты.

– Только попробуй петь эти свои хоралы, и я тотчас перееду в другой дом, – пригрозила ей Эбби. Впрочем, ей никто не поверил.

– Никуда ты не переедешь. Я – единственная, кто умеет заплетать тебе косы. Ты будешь похожа на чучело, если уедешь от меня, – пригрозила Салима. Все дружно рассмеялись.

Салима неплохо обходилась без посторонней помощи, особенно на знакомой территории. Каждый квадратный дюйм Колдуэлла и его окрестностей она знала как свои пять пальцев. Она могла без посторонней помощи пройти от здания к зданию, хотя Эбби всегда следовала за ней по пятам. Салима терпеть не могла белую трость для незрячих и никогда ею не пользовалась. Она привыкла во всем полагаться на Эбби.

Салима сразу, как только ослепла, отказалась от собаки-поводыря. Собак она не выносила и не желала их присутствия в доме. Да и зачем, если рядом есть Эбби. У себя в домике Салима чувствовала себя абсолютно уверенно, прекрасно зная расположение всех вещей.

– Может, сходим куда-нибудь перекусить? – предложила Блейз, но Салима, как обычно, отказалась, не желая покидать привычную территорию. Исключение составляли лишь занятия в колледже, но тут у нее не было выбора. По этой же причине она не поехала учиться в Дартмут, несмотря на отличный аттестат. Она понимала: там ей будет гораздо труднее, тем более что Эбби не сможет поехать туда вместе с ней. А без Эбби Салиме никак. Она зависела от воспитательницы абсолютно во всем, что было одновременно и хорошо, и плохо. Блейз отлично понимала: если Эбби по какой-то причине оставит работу, для Салимы это будет катастрофа. Дочь без Эбби пропадет.

– Эбби пообещала испечь свои фирменные вафли, – совершенно по-детски сообщила Салима.

– Может, все-таки выберемся в ресторан? Например, в «Питерсонс»? – предложила новый вариант Блейз. Она была убеждена: дочери следует чаще выходить из дома, но Салима, похоже, не имела ни потребности, ни желания исследовать окружающий мир. Ей хватало стен своего домика.

– Я лучше поем здесь, – упрямо заявила Салима. Она жила в своего рода коконе, который соткала для нее мать. Эбби была счастлива находиться рядом с ней. Родом из этих мест, она никогда не уезжала далеко от дома. В Нью-Йорке она впервые в жизни побывала вместе с Салимой во время каникул. И сразу же почувствовала себя неуютно. Большой шумный город пугал ее. Салима даже была вынуждена взять на себя заботу о ней. Постепенно Эбби привыкла к Нью-Йорку, хотя на это ушло несколько лет. Но, даже приезжая туда, девушки редко выходили из квартиры.

Они смотрели фильмы на огромном экране домашнего кинотеатра. Вернее, смотрела Эбби, а Салима слушала и следила за сюжетом при помощи специального устройства, комментировавшего действие фильма. Салима обожала кино. Еду они заказывали с доставкой из ресторана. Блейз стоило немалых трудов вытащить Салиму и Эбби из дома, даже здесь, в Колдуэлле. Но что поделать? Главное, что Эбби безукоризненно заботится о ее дочери.

Эбби тщательно следила за уровнем сахара в крови, постоянно проверяла исправность инсулиновой помпы и делала для своей подопечной буквально все. Благодаря ее неустанной заботе, Салима выглядела прекрасно: неизменно ухоженная и опрятно одетая. Единственное, чего Эбби не умела, так это заплетать косы и петь. Салима безжалостно подтрунивала над ней по этой причине.

Через несколько минут Эбби пошла на кухню, где поставила на стол тарелку с горкой только что испеченных вафель.

– За это я прощаю тебе даже то, что ты не умеешь петь! – с набитым ртом заявила Салима. Вафли она поливала специальным кленовым сиропом для диабетиков. – Ты печешь фантастические вафли!

Эбби баловала ее самыми разными способами, коих было бесчисленное количество. У Блейз всякий раз щемило сердце. Эбби заменила Салиме мать, какой Блейз никогда не удавалось быть. А вот этой забавной женщине удалось.

Блейз обитала в другом, огромном мире, в котором она не любила рассказывать про дочь. Нет, она не делала секрета из того, что дочь у нее есть. О чем Блейз предпочитала не распространяться, так это о ее болезни и слепоте, держала Салиму как можно дальше от досужей прессы. Дочь была уязвимым местом Блейз, и она всячески пыталась оградить их обеих.

С нее довольно того, что у Салимы диабет и она слепа. В свое время это разбило сердце и ей самой, и Гарри. Тот так и не смог свыкнуться с этим ударом. Вместо того чтобы смириться с тем, что у него слепая дочь, и как-то с этим жить, он сбежал в буквальном смысле слова и почти не виделся с ней. Для него это, видите ли, слишком мучительно. Впрочем, он посылал ей поздравительные открытки на день рождения и поручал Блейз купить ей от него подарок на день рождения и на Рождество.

Он не знал, что ей нужно, особенно когда Салима была маленькой, да и слепота дочери смущала его. По этой причине он сам не покупал ей подарков, а поручал сделать это Блейз. Та послушно выполняла его поручения. При этом она всегда говорила Салиме, что эти сказочные подарки ей сделал отец, – например, куклы, с которыми она обожала играть в детстве, хотя и не могла их видеть. Дочь была такой же, как и все остальные дети. Когда же Салима стала старше, ей стали нравиться другие вещи: диски с музыкальными записями, кожаные куртки. Когда ей исполнилось восемнадцать, Блейз купила парку с меховой опушкой, которую дочь с тех пор постоянно носила.

Увы, несмотря на всю его щедрость, отец почти не приезжал к ней. Это было главное разочарование ее жизни. Салима редко говорила об этом и, похоже, смирилась, но всякий раз, когда имя Гарри всплывало в разговорах, Блейз замечала, как это ранило дочь. Она тщетно пыталась объяснить это Гарри. Тот отвечал, что это выше его сил.

Отцовство давалось ему тяжело, не говоря уже о том, чтобы быть отцом незрячей дочери. Ему было легче сделать вид, что ее просто не существует.

– Чем ты хотела бы заняться? – спросила Салиму Блейз, пока Эбби ставила тарелки в посудомоечную машину, которую она им купила.