Уже предвидя страшный исход этой решительной борьбы, венецианцы, тем не менее, со спокойным духом взирали на бесчисленные вражеские орды, устремившиеся на приступ с диким воем голодных зверей, почуявших теплую кровь.

В защите несчастного города принимало участие и все его мужское население, вооруженное чем попало: пиками, алебардами, ружьями старых образцов и разного рода домашними орудиями. Каждый из этих стариков, молодых и подростков горел желанием как можно дороже продать жизнь и свою собственную и жизнь дорогих сердцу существ.

А женщины и маленькие дети со слезами и воплями ужаса стекались в обширный местный собор, надеясь найти там защиту от беспрерывной бомбардировки, угрожавшей дочиста смести весь город раньше, чем в него вступит торжествующий победитель.

Со страшным треском одна за другой рассыпались стены и башни, увлекая за собой храбрых защитников. В городе пылали зажженные раскаленными снарядами дома, погребая под своими развалинами раненых и убитых осколками бомб. Среди этого адского хаоса зловеще раздавалось предсмертное рычание мужественно защищавшегося до последних сил венецианского льва, со всех сторон стиснутого ордами азиатских и африканских зверей.

Начальник крепости, Асторре Бальоне, опираясь на свою шпагу, бесстрастно смотрел с платформы бастиона св. Марка на весь этот ад. По-прежнему твердо и ясно звучала его команда. А что было у него на душе в эти ужасные минуты — ведал один Бог. С тем же наружным спокойствием глядели в пустые очи надвигавшейся смерти и остальные военачальники. Они знали, что если попадутся живыми в руки свирепого и кровожадного врага, то их ожидают жестокие мучения, поэтому каждый внутренне молил вседержителя послать ему, как милость, возможность умереть с оружием в руках.

Турки густыми рядами надвигались все ближе и ближе на остатки укреплений Фамагусты, так же бестрепетно подвергаясь разрушительному огню венецианских колубрин, будучи уверенными в скорой и окончательной победе.

— За вас, правоверные, Аллах и пророк его! — кричали им вслед муэдзины. — Павшим — рай с вечно юными и прекрасными гуриями, а оставшимся в живых победителям — вечная слава!

Во главе двигавшегося на приступ войска выступили страшные янычары, увлекая за собой албанцев и весь пестрый сброд, собравшийся под знамя пророка из Малой Азии и пустынь Африки.

Тем временем и минеры усердно делали свое дело. Пользуясь общей сумятицей, они с ловкостью кошек прокрадывались под устои стен и башен, чтобы взорвать их, не жалея собственной жизни, взамен которой и им был обещан доступ в рай пророка. Таким образом эти стойкие фанатики прочищали путь кавалерии штурмующих.

Как и предвидели венецианцы, главным пунктом приступа турки действительно выбрали бастион св. Марка, к которому и стягивались бесконечными рядами, обозначая свой путь грудами мертвых и раненых, падавших под учащенным огнем венецианцев, решившихся умереть не иначе, как оставив по себе славную память доблестных борцов.

Неустрашимо и спокойно они стояли на своих постах, под непрерывным дождем взрываемых вокруг них остатков стен, сокрушавшихся под их ногами, и градом ядер и пуль, оглушаемые адским грохотом орудий и ослепляемые поминутными огненными вспышками и сверканием турецких доспехов, они все-таки не покидали живыми порученных им постов.

Янычары уже готовились штурмовать бастион св. Марка, как вдруг промелькнула новая вспышка, сопровождавшаяся особенной силы взрывом. Заложенная, наверное, раньше, эта мина должна была взорваться еще до приближения передних рядов осаждающих, чтобы не подвергать их излишней опасности, но взорвалась только теперь, быть может, под действием попавшего в лее снаряда. Произошел обвал большей части стены, примыкавшей к бастиону, и уложил на месте немало янычар, начавших было карабкаться на бастион.

Капитан Темпеста, готовившийся во главе своих далматов отражать неприятеля, так сильно был ушиблен ударившим в него огромным обломком, что тут же упал, схватившись рукой за грудь.

Увидев это, Эль-Кадур, державшийся близ своей госпожи, бросил щит и саблю и подбежал к ней.

— О, Аллах, она убита! — вскричал он полным ужаса и отчаяния голосом.

Шум битвы заглушил его слова, и никто из находившихся вокруг не обратил никакого внимания на него. Каждому было теперь только до себя. Даже лейтенант Перпиньяно отнесся совершенно безучастно к несчастью с капитаном Темпеста. Он ограничился лишь тем, что тотчас же заменил его собой. Изливать свои личные чувства было некогда: некоторые из янычар уже добирались до платформы бастиона, несмотря на открытый по ним страшный мушкетный огонь.

Вне себя от горя, Эль-Кадур поднял на руки свою госпожу, как маленького ребенка, прижал ее к своей широкой груди и спустился с этой дорогой для себя ношей во внутрь крепости, а оттуда бегом бросился в город, нагибаясь как можно ниже к земле, когда за ним свистели ядра и пули. Ему удалось благополучно добраться до соединившихся с крепостной стеной городских ворот, одна из боковых башен которых была тоже сильно повреждена миной снизу, между тем как верх башен оставался еще цел, и на нем вокруг двух колубрин толпилось несколько сот воинов.

Араб уверенно стал пробираться по грудам обломков, рассыпавшихся под его ногами при каждом пушечном залпе, он нашел, что ему было нужно — узкую брешь во внутренней толще уцелевшей части башни — и пролез в нее. Он знал, что тут был ход в подземные своды, где можно было остаться в безопасности, хотя бы рухнула даже вся башня.

Но, должно быть, он думал, что несет только уже бездыханное тело своей госпожи, потому что, кладя ее на пол подземелья, отысканного им, несмотря на темноту, он громко, не боясь быть услышанным, проговорил:

— Если Фамагуста падет в эту ночь, моя госпожа и ее верный раб будут погребены под развалинами этой башни, и никто никогда не отыщет их тел.

Затем он достал из складок своей одежды небольшой камень, кусок стали и трут и начал высекать огонь. Трут загорелся от первой попавшей на него искры.

— Я знаю, что тут все оставлено по-прежнему, значит, найду все необходимое, — снова проговорил вслух Эль-Кадур.

Раздув трут и таким образом хоть немного осветив полнейший царствовавший в пещере мрак, араб стал осторожно пробираться между наваленными в беспорядке ящиками и бочонками в дальний угол, где нашел и зажег большой смоляной факел.

Это подземелье было одним из складов крепостного гарнизона, и в нем, кроме ящиков и бочонков, содержавших оружие и боевые припасы, лежали груды тюфяков и одеял, стояли кувшины для оливкового масла и вина, впрочем, теперь все пустые.

Не обращая внимания на раскатывавшийся над его головой и потрясавший всю башню гул канонады, араб взял один из тюфяков, разостлал его на каменном полу, свернул на нем в виде подушки одеяло и затем положил на это ложе неподвижное тело своей госпожи.

Утвердив факел возле изголовья ложа, араб внимательно осмотрел доспехи молодой девушки и увидел, что по левой стороне кирасы струится кровь.