Крики негодования со стен крепости и взрыв торжества в турецком лагере завершили эту трагедию.

Великий визирь обтер окровавленное лезвие сабли о попону своего коня и дрожащей рукой вложил саблю в ножны. Затем, протянув эту руку с крепко сжатым кулаком по направлению к Фамагусте, он громко крикнул голосом, полным страшной злобы и угрозы:

— За эту пролитую мной кровь расплатитесь вы, проклятые гяуры! Увидимся в эту же ночь!

Угроза великого визиря произвела глубокое впечатление на венецианских военачальников. Они хорошо знали решительность и отважность этого прославленного полководца, не раз уже одерживавшего над ними победы, несмотря на геройскую храбрость их солдат.

Ночной штурм, обещанный Мустафой, должен был быть решительным. При дружном натиске огромных сил неприятеля полуразрушенные стены и укрепления города не могли больше устоять. Тем не менее комендант крепости распорядился принять все необходимые меры защиты и отпора, чтобы венецианцев нельзя было потом обвинить в том, что они заранее признали себя побежденными.

Караульные посты были удвоены на всех башнях и в местах, господствовавших над рвами, хотя последние, загроможденные обломками стен, скорее могли служить неприятелю для удобного перехода, чем препятствием, а колубрины были поставлены там, где всего лучше можно было обстреливать атакующих.

Предупрежденные граждане города, прекрасно понимавшие, что они все беспощадно будут истреблены турками, если попадутся к ним в руки, вновь занялись заделыванием брешей в стенах и устройством разного рода заграждений.

Во всей Фамагусте царило уныние. Всем его обитателям инстинктивно чувствовалось, что конец города близок и что ничем уже нельзя предотвратить решение грозного рока.

Турецкое войско, своей численностью превосходившее противников в десять раз, раздраженное долгомесячной осадой, готовилось к такому бешеному приступу, перед которым все должно было сокрушиться: и стены крепостных твердынь, и мужество людей, и оружие, как бы оно ни было грозно и крепко, и даже самая вера в сердцах христиан.

В течение остальной части дня осаждающие держали себя очень спокойно, заявляя о своем существовании лишь редкими пушечными выстрелами, имевшими целью скорее проверку орудий, нежели устрашение осажденных. Только к вечеру стан снова стал оживляться. К шатру великого визиря то и дело подъезжали всадники, которые после нескольких минут пребывания у главнокомандующего снова вскачь возвращались к своим частям, — вероятно, с полученными приказаниями и распоряжениями. Артиллеристы перевозили к траншеям самые тяжелые орудия, между тем как множество минеров змеями расползались по равнине, стараясь избегать неприятельских выстрелов.

После продолжительного военного совета под председательством начальника крепости, Асторе Бальоне, венецианские капитаны Брагадино, Мартиненго, Тьеполо и албанец Маноли Спилото, решили предупредить штурм яростной бомбардировкой, с целью воспрепятствовать турецкой артиллерии укрепиться на выгодных позициях и устрашить минеров.

Оглушительная бомбардировка продолжалась до самого захода солнца, причиняя сильный вред неприятельской артиллерии. При наступлении же вечерней темноты в крепости затрубили тревогу, призывая население города на защиту стен. В то же время обширная равнина начала постепенно покрываться выступавшими из лагеря войсками, готовыми к штурму.

Загремели турецкие трубы и затрещали кавалерийские барабаны. Временами поднимались дикие крики, зловещей угрозой отдававшиеся в ушах венецианцев, а в моменты затишья слышались пронзительные голоса муэдзинов, поощрявших и ободрявших правоверных, готовящихся к последнему бою с гяурами.

— Истребите христианских воинов во славу Аллаха!…

Разрушьте до основания их проклятое гнездо! Нет Бога кроме Бога и Магомет пророк его!… Смелее в последний бой, правоверные! Павших в битве за славу полумесяца ожидает рай нашего великого пророка с вечно юными и прекрасными гуриями!

Защита христиан сосредотачивалась, главным образом, на бастионе св. Марка, как на ключе всей крепости, на овладение которым будут, конечно, направлены все усилия турок. Именно там и было поставлено двадцать самых больших колубрин. Огонь из этих жерл, управляемых искусными венецианскими артиллеристами, должен был произвести сильные опустошения в рядах турок, неудержимо рвавшихся путем славной смерти в рай Магомета.

На приступ обреченного на гибель города первой двинулась кавалерия, встреченная жестокой канонадой с крепостных башен.

Как раз в ту минуту, когда начинался страшный эпилог кровавой драмы, на бастионе св. Марка перед капитаном Темпеста вдруг появился Эль-Кадур, араб успел выскользнуть из лагеря вместе с минерами, которых столько легло вокруг него под меткими выстрелами крепостных аркебузистов. Умный аравитянин лучше всех знал, как пробираться незамеченным от лагеря в Фамагусту и обратно, не подвергаясь особенной опасности.

— Вот и пробил страшный час для Фамагусты, падрона! — дрожавшим от волнения голосом сказал он, очутившись возле своей переодетой госпожи. — Если только не совершится чудо, город завтра будет в руках турок.

— Мы все готовы умереть, — с покорностью промолвила она.

— А что станется с синьором Ле-Гюсьером?

— Его спасет Бог.

— Бегите, синьора, пока еще не поздно, — умоляющим голосом шептал араб, наклонясь к уху молодой герцогини.

Завернитесь в мой плащ, и я незаметно проведу вас в безопасное место. Через полчаса я уже ни за что не ручаюсь.

Ты забываешь, Эль-Кадур, что я не потехи только надела военные доспехи, — строго возразила благородная венецианка. — Я не лишу в минуту такой опасности Фамагусты шпаги, которая не раз уже доказала свое умение защищать правое дело.

— Падрона, подумай, ведь ты идешь на верную и жестокую смерть! Я слышал как Мустафа отдал приказ никого не щадить из тех, кто попадется живым в руки его кровожадных людей.

— Не бойся, мой верный Эль-Кадур, я сумею достойно умереть и не посрамлю своего имени, — гордо ответила храбрая девушка, подавив невольный вздох. — Если в книге судеб написано, что никто из нас не должен пережить взятия Фамагусты, то да будет воля Господня.

— Пойдем, падрона, — настаивал араб, глядя на нее с отчаянной мольбой в глазах. — Позволь мне спасти тебя хотя для…

— Оставь меня в покое! … Капитан Темпеста не опозорит себя постыдной трусостью и остается верен себе до последней минуты. Помни это, Эль-Кадур, и не терзай меня бесполезными упрашиваниями. Мое слово твердо. Ты должен это знать.

— Хорошо, падрона. Ты хочешь умереть здесь, так и я умру рядом с тобой! — в сильном возбуждении говорил араб и подумал про себя: «Пусть так! Смерть все уравнивает, и бедный раб успокоится подле нее».

Между тем в окутанной ночным мраком равнине разыгрывался настоящий ад. В ответ на венецианскую канонаду загремели и турецкие орудия, их было около двухсот, что в то время представляло артиллерию небывалой силы. Не было никакого сомнения, что от страшного действия этой артиллерии твердыни Фамагусты, уже сильно пострадавшие в продолжение многомесячной осады, должны окончательно сокрушиться.