— Рассказывать нечего.

Лале ошеломлен.

— Как это нечего? Как твоя фамилия?

— Я всего лишь номер. — Она пристально смотрит на Лале, качая головой. — Уж ты-то это знаешь. Ты сам мне его дал.

— Да, но это только здесь. Кто ты за пределами этого места?

— «За пределами» больше не существует. Существует только «здесь».

Лале поднимается и смотрит на нее:

— Меня зовут Людвиг Эйзенберг, но люди называют меня Лале. Я родом из Кромпахи в Словакии. У меня есть мать, отец, брат и сестра. — Он замолкает. — Теперь твоя очередь.

Гита отвечает ему дерзким взглядом:

— Я заключенная 34902 из Биркенау в Польше.

Разговор сменяется неловким молчанием. Он смотрит на нее, на ее опущенные глаза. Она борется со своими мыслями: что сказать, а чего не говорить.

Лале снова садится, на этот раз перед ней. Он порывается взять ее за руку, но не решается.

— Не хочу докучать тебе, но обещай мне одну вещь.

— Какую?

— Перед тем как мы уедем отсюда, скажешь мне, кто ты и откуда родом.

Она смотрит ему прямо в глаза:

— Обещаю.

— Пока мне и этого довольно. Значит, тебя поставили на работу в «Канаде»? — (Гита кивает.) — Там нормально?

— Нормально. Но немцы просто сваливают вместе все вещи узников. Испорченная еда вперемешку с одеждой. И плесень. Терпеть ее не могу, она воняет.

— Я рад, что ты не работаешь снаружи. Я разговаривал с мужчинами, знакомыми с девушками из их деревни, которые работают в «Канаде». Они сказали мне, что те часто находят драгоценности и деньги.

— Слышала об этом. Я, похоже, нахожу лишь заплесневелый хлеб.

— Будь осторожна, ладно? Не делай глупостей и всегда поглядывай на СС.

— Я хорошо усвоила этот урок, уж поверь.

Звучит сирена.

— Тебе лучше вернуться в свой барак, — говорит Лале. — В следующий раз принесу тебе немного еды.

— У тебя есть еда?

— Могу брать дополнительный паек. Достану для тебя, и увидимся в следующее воскресенье.

Лале встает и протягивает Гите руку. Она берется за нее. Он помогает ей подняться и удерживает ее руку в своей чуть дольше необходимого. Ему никак не оторвать от нее глаз.

— Нам пора.

Она отводит взгляд, но он весь во власти ее очарования. От ее улыбки у него подгибаются колени.

Проходят недели, деревья вокруг лагеря сбрасывают листья, дни становятся короче, предвещая наступление зимы.

Кто эти люди? Лале задает себе этот вопрос со дня прибытия в лагерь. На стройплощадках каждый день появляются группы людей, одетых в гражданскую одежду. После окончания работы они исчезают. Вдохновленный встречами с Гитой, Лале уверен, что сможет поговорить с кем-нибудь из них, не привлекая внимания эсэсовцев. Портфель послужит ему щитом.

Лале непринужденно шагает к одному из строящихся кирпичных зданий. Эти здания не похожи на бараки для узников, но их назначение сегодня его не интересует. Он подходит к двум мужчинам — один старше другого, — занятых укладкой кирпича, и опускается на корточки возле штабеля. Мужчины с интересом смотрят на него, замедлив темп работы. Лале берет кирпич, делая вид, что изучает его.

— Не понимаю, — тихо говорит он.

— Чего не понимаешь? — спрашивает тот, что постарше.

— Я еврей. Меня пометили желтой звездой. Вокруг себя я вижу политзаключенных, убийц и бездельников, не желающих работать. А теперь вы. На вас нет клейма.

— Не твое дело, еврейский мальчик, — говорит молодой, сам почти мальчик.

— Я к вам по-дружески. Вы ведь понимаете, я просто осматривался и заинтересовался вами и вашими товарищами. Меня зовут Лале.

— Отстань! — заявляет парень.

— Угомонись! Не обращай на него внимания, — произносит старший мужчина охрипшим от сигарет голосом. — Меня зовут Виктор. Этот крикун — мой сын Юрий.

Виктор протягивает ему руку, и Лале пожимает ее. Лале подает руку Юрию, но тот отказывается от рукопожатия.

— Мы живем неподалеку, — объясняет Виктор, — и каждый день приходим сюда на работу.

— Просто я хочу четко это уяснить. Вы добровольно приходите сюда каждый день? То есть вам за это платят?

— Правильно, еврейский мальчик, — высоким голосом говорит Юрий. — Нам платят, и мы каждый вечер уходим домой. А вот ты…

— Юрий, я сказал, заткнись! Не видишь — парень со всей душой.

— Спасибо, Виктор. Я не причиню вам вреда. Я уже сказал: просто проверяю что и как.

— Зачем тебе портфель? — выкрикивает Юрий, смущенный тем, что его отчитали на глазах у Лале.

— В нем мои инструменты. Чтобы наносить заключенным татуировки с номерами. Я татуировщик.

— Хлопотная работа, — язвит Виктор.

— Иногда. Я никогда не знаю, когда привезут партию людей и насколько большую.

— Я слыхал, будет что-то похуже.

— Расскажешь?

— Это здание. Я видел планы. Тебе не понравится, когда узнаешь.

— Наверняка не может быть хуже того, что здесь уже происходит.

Теперь Лале стоит, облокотившись на штабель кирпичей.

— Это называется «Крематорий номер один», — тихо произносит Виктор и отворачивается.

— Крематорий. Номер один. Возможно, будет и номер два?

— Прости. Я же сказал, тебе не понравится.

Лале бьет ладонью по последнему положенному кирпичу, сшибает его и от боли трясет рукой.

Виктор лезет в лежащий рядом мешок и достает кусок сырокопченой колбасы, завернутый в вощеную бумагу.

— Вот, возьми, я знаю, вас морят голодом, а у меня еще много этого дома.

— Это наш обед! — кричит Юрий, бросаясь к отцу, чтобы выхватить у него колбасу.

Виктор отталкивает Юрия:

— Ничего с тобой не случится, если денек не поешь колбасы. Этому парню она нужнее.

— Вот скажу маме, когда придем домой.

— Моли Бога, чтобы я не рассказал ей о твоем поведении. Тебе еще долго придется учиться хорошим манерам, молодой человек. Пусть это будет твоим первым уроком.

Лале все-таки не берет колбасу:

— Простите. Я не хотел доставить вам беспокойство.

— Но все же доставил, — причитает обидчивый Юрий.

— Ничего подобного, — возражает Виктор. — Лале, бери колбасу и снова приходи к нам завтра. Я принесу тебе еще. Черт, если мы в силах помочь хотя бы одному из вас, мы это сделаем! Правда, Юрий?