– Да, да, я говорил Василию Егоровичу. Я столько вчера услышал о старце Тимофее, что не мог не побывать здесь. Вот мы познакомились с матерью Феклой. Она рассказала мне много удивительного.

Игуменья потупила свои жгучие глаза, словно смиряла себя в присутствии духовника, но тонкие губы ее продолжали змеиться.

– У нас в Красавине, Петр Степанович, существует общество ревнителей старца Тимофея. Мы собираем все сведения, которые его касаются. Свидетельства глубоких стариков, которые слышали предания от своих родителей. Публикации в старых церковных журналах. Сохранившиеся дневники и мемуары его современников. Удивительная, скажу я вам, личность, сопоставимая с библейскими пророками, Исайей или Иеремией. Он обладал духовной дальнозоркостью и облекал свои пророчества в притчи. Если его загадки и иносказания дать для расшифровки ученым, то можно заново написать историю XX века и предугадать события века нынешнего. Чего стоит его учение о тьме тьмущей, вратах адовых и Удерживающем.

– Что за учение? – спросил Зеркальцев, чувствуя, как возвращается к нему вчерашнее лунатическое оцепенение, которому способствовало загадочное место, где воздух казался стеклянным и в нем, словно в льдине, остановились звуки колокола, отпечаток ветра на воде, летящие с крестов лучи.

– Он учил об агнце, стоящем у зимних врат, которыми затворялся ад, запертый крест на крест. О железном ковчеге, на котором приплывет зверь и заколет агнца у основания храма. И адский огонь выйдет из врат в виде другого зверя, у которого голова человечья, а тулово лошадиное и на груди туз бубеный. И будет зверь скакать по России и иссечет тысячи народа.

– Что это значит? – спросил Зеркальцев, которому казалось, что он вдыхает дурман, и отец Антон колышется перед ним, не касаясь земли.

– Он говорил об агнце, царе Николае Александровиче, живущем в Зимнем дворце и христианской властью удерживающем адские силы, не давая им прорваться наружу. Железный ковчег – это крейсер «Аврора», который прислал Ленин. Убил царя – агнца, и там, где состоялось убийство, возведен Храм на крови. Зверь, у которого голова человечья, а тулово лошадиное, – это красные конные армии, и их предводитель «туз бубеный», он же Буденный. И революция, и Гражданская война – это адский огонь, пожравший Россию.

Зеркальцеву казалось, что его напоили отваром из пьяных грибов и они с отцом Антоном оторвались от земли и парят на уровне колокольни, где колокол с церковно-славянской надписью, голубь с красными лапками и стеклянное зернышко четок.

– За кольцами железных схваток, где зацветающая рожь, там у коней сгорели гривы и вскрикнул мертвый офицер, он был поэт, на штык воздетый, среди черемух голубых, и долго шли по льду солдаты, и в трубках теплился дымок…

Это говорил отец Антон, паря над колокольней и декламируя какой-то несусветный стих, начертанный старославянскими буквами по ободу медного колокола.

– Не буду изъясняться иносказаниями, к которым прибегал старец Тимофей. – Отец Антон снова оказался на земле, сложив на животе пухлые руки. – Изложу его теорию обычным языком. Из растворенных врат адовых, когда был убит Удерживающий царь Николай, вырвались адские силы, и сын стал убивать отца, брат брата, жгли иконы, сбрасывали колокола, и люди поедали людей. Иосиф Сталин вновь запечатал врата ада, наложил на них каленое железо, повесил пятиконечный замок, употребив страшное зло, чтобы одолеть зло еще большее, непомерное. Он, Удерживающий, оковал Россию железными обручами, построил множество городов и заводов, вновь открыл православные церкви и победил Гитлера. Но после его смерти длань Удерживающего стала ослабевать, и при Горбачеве вновь отворились врата ада. На Русь вырвалось все адское скопище, все легионы тьмы тьмущей и стали губить народ. И сегодня они добивают Россию. Евгений Ростиславович Хлебопеков хотел было затворить врата адовы, да у него не хватило духа. Он отошел от врат, опаленный адским огнем, и бесовские силы мечутся по России, добивая ее вконец. Но грядет новый Удерживающий, родом из Красавина, который на последних минутах, перед тем как России пасть, захлопнет врата адовы и запечатает их огненной печатью.

Отец Антон произнес эти слова рокочущим басом, словно с амвона, поднял с груди золотой крест и поцеловал, а мать Фекла приблизилась к нему и припала тонкими губами к распятию.

– Удерживающий – это царь с серебряным лицом? – как во сне произнес Зеркальцев.

– Да, Кирилл Федотович Голосевич.

– И его представит народу невеста Христова, заря алая?

– Да, но кто такая эта заря, пока не известно.

– Я, кажется, знаю кто. – Зеркальцев стал смотреть вокруг на зеленые стриженые лужайки с белыми палатами и часовнями, словно старался отыскать среди них какой-то слабый таинственный знак, подтверждающий его догадку.

Но отец Антон тронул его за плечо:

– Хотите посмотреть храм? Приложиться к раке преподобного Тимофея? Когда к нам в обитель приезжал Кирилл Ростиславович Хлебопеков, он приложился к раке и долго рыдал. Видно, что-то ему старец сказал. Мать Фекла, отвори-ка нам храм.

Игуменья полезла куда-то в складки подрясника, и там зазвенело множество больших и малых ключей, и эта связка ключей вновь сделала ее похожей на надзирательницу, предполагала множество запертых дверей, за которыми молча томились узницы.

Они вошли в просторный прохладный храм. Высокие белые столбы, широкие стены, округлый купол были лишены росписи, и воздух в храме казался густым, голубоватым, как в синий морозный день. Небольшой сусальный иконостас, пышный и сочный, казался нарядным бантом, и лики Спасителя, Богородицы, ангелов и угодников были нарядны и радостны. В стороне, под невысоким навесом, который покоился на витых золоченых опорах, находилась рака. Деревянный саркофаг из дорогого вишневого дерева, окованный золотом и усыпанный драгоценными камнями, каждый из которых – изумруд, сапфир, аметист, рубин – источал цветные лучи, и среди них одинокой дивной звездой мерцал голубой бриллиант. Подле раки, у стены, стояли два черных, тронутых тлением бревна, окованных золотом, и Зеркальцев догадался, что это были крестовины, на которых распяли старца.

Отец Антон перекрестился на пороге храма, с трудом сгибая тучный стан. А мать Фекла легко подлетела к раке, упала лицом на самоцветы и замерла, окруженная драгоценными лучами. Затем обняла окованные золотом бревна и долго, истово их целовала.

– Не хотите, Петр Степанович, приложиться к раке? Преподобный Тимофей и после смерти своей принимает исповеди и отпускает грехи.

Зеркальцев был неверующим. Изредка посещал храмы не для молитвы, а для того, чтобы полюбоваться красивой трогательной декорацией с лампадами, свечами, крашеными яйцами, дородными басовитыми батюшками. Он хотел было отказаться от предложения отца Антона, но вдруг испытал исходящее от раки притяжение, неодолимое влечение. Словно из-под деревянной крышки раздавался тихий, требовательный голос: «Подойди!» И он, повинуясь этому зову, двинулся, будто его вели под руки незримые силы. Подвели к раке и наклонили, приближая его лицо к самоцветам.