– Нет, не знаю, в чем смысл пророчества.

– Два зверя – это наш президент Лев Данилович Арнольдов и премьер Евгений Ростиславович Хлебопеков. Президент Арнольдов – обличьем лев, потому что зовут его Лев Данилович. А премьер имеет образ каравая, потому что Хлебопеков. Но внутри гвоздь запечен, потому что имеет железный стержень чекиста.

Один из другого вышел, потому что Хлебопеков Арнольдову власть подарил, то есть родил его сам, и они грызутся и никак свою связь не могут порвать. И это их соперничество погубит Россию, которая вся в пыль изотрется, и останется от нее малый ломтик. Это наша земля красавинская. Теперь догадались?

– А кто такая заря, невеста Христова? – словно во сне, спросил Зеркальцев, чувствуя, как что-то таинственное и мучительное приближается, готово открыться ему. Какое-то недавнее воспоминание, тревожное полузабытое видение. – Кто такая заря?

– Вот этого не можем понять. Христова невеста – так называют монахинь. Но что за монахиня и почему заря – нет ответа.

Та недавняя вечеринка в ресторане «Прага». И писатель-бунтарь, что-то говоривший о волшебной птице истории. И еврейская воительница, вещавшая о теократическом государстве евреев. И осторожный политолог с глазками рака-отшельника, намекавший на жестокую схватку в Кремле. И пылающий, как шар, приятель, налетевший подобно шаровой молнии и что-то сообщивший о пострижении жены премьера. И все это связано с его поездкой в Красавин и каким-то образом переплетается с дремучими и пугающими толкованиями. Он не мог понять, в чем связь. Из черного туннеля дул ледяной сквозняк, пахнущий железом и серой, и это был запах его, Зеркальцева, смерти.

– А царь с серебряным лицом? – пролепетал Зеркальцев, чувствуя, как безумие подступает к нему, и этот черный туннель ведет в глубины его рассудка и оттуда, из разъятых пластов подсознания, дует сквозняк его неизбежной смерти.

– Вот царь. – Макарцев указал на Голосевича, чье лицо с выпуклыми голубыми глазами казалось серебряной маской, озаренной свечами.

Зеркальцев попытался подняться. Но в ресторанный зал вошли двое, породив волнение среди официантов. Метрдотель, согнувшись от подобострастия в скрипичный ключ, проводил посетителей к дальнему столу. Зажег свечи, и Зеркальцев издали разглядел высокого худощавого человека, гибко опустившегося на стул, и другого, коренастого, плечистого, с абсолютно голой костяной головой, казавшейся огромным белым яйцом.

– Вот кто пожаловал! – Степов оглянулся на вошедших. – Это Сергей Леонидович Лагунец, генерал ФСБ, наш самый главный чекист. А с ним Корнеев, по прозвищу Корней, деликатных дел мастер. Когда органы правопорядка бессильны, Корней помогает. У нас в Красавине два года назад последнего вора в законе убили. Теперь у нас тихо.

Те, что вошли, делали официанту заказ, рассматривая тяжелые карты меню. Один из них, тот, что был сухощав и высок, поднялся и подошел:

– Добрый вечер, господа!

Его лицо было смуглым, почти черным, как у горнолыжника. Его тонкая гибкая фигура говорила о поворотах и виражах горной трассы, и от него веяло свежестью альпийских лугов.

– Присядьте к нам на минуту, Леонид Сергеевич. – Степов подвигал стул. – Познакомьтесь с нашим уважаемым гостем.

– Да я уж знаю. Потому и подошел. – Чекист улыбнулся, и на его темном аскетическом, с запавшими щеками лице сверкнула ослепительная белозубая улыбка, обворожительная и открытая. – Лагунец, – пожимал он руку Зеркальцеву. И тот, очарованный улыбкой, отрешился от наваждения, вновь почувствовал себя в мире, где в цене хорошие автомобили, дорогие курорты, милые анекдоты и сплетни, которые позволяют себе на отдыхе обеспеченные и благополучные люди. – Мне не нужно вас представлять, Петр Степанович. Ваша слава летит впереди вас со скоростью радиоволны. Мне сообщили о вашем приезде. – Лагунец присел на стул. – Надеюсь, мои земляки сделают ваше пребывание в Красавине приятным. Если у вас возникнут какие-нибудь осложнения, обращайтесь прямо ко мне. – Он извлек из кармана визитную карточку с крохотной эмблемой щита и меча и протянул Зеркальцеву.

– Благодарю, – ответил Зеркальцев. – Мы интересно беседуем. Я получаю первые представления о вашем замечательном и таинственном крае.

– Какие уж тайны? Захолустье, тишь да гладь. Ни тебе террористов, ни шпионов, ни громких убийств. Не представляю, что вас, звезду эфира, могло привлечь в нашу забытую Богом губернию.

– Ну, как же? – Зеркальцев вновь ощутил в себе легкость, легкомыслие и веселье. – Весь Интернет гудит о том, что где-то в ваших красавинских обителях томится загадочная монахиня, царская жена, которую грозный царь насильно постриг. Вот я и решил проверить.

Он сказал и почувствовал, как пахнуло на него ледяным железом, словно блеснул лежащий на морозе колун и что-то глухое, чудовищное дохнуло из подземелья.

– Все столичные сплетники, – рассмеялся Лагунец. – Новости в стиле фэнтези. Мы вам искренне рады, Петр Степанович. Добро пожаловать в Красавин. – Он опять белоснежно улыбнулся и вернулся к своему столу, за которым возвышалась белая скорлупа загадочного яйца.

А Зеркальцеву померещилось, что в сумерках ресторанного зала протекла неоновая строка: «… и умирать царевна будет больно». И наваждение вдруг снова вернулось.

На него смотрело серебристое лицо с выпуклыми голубыми глазами, белокурыми усами и бачками, и это лицо несло черты династического сходства.

– Вы царь? – тихо, с шелестящим выдохом спросил он Голосевича.

– Еще нет, но буду, – ответил Голосевич твердо и спокойно, как если бы уже пережил это ошеломляющее, настигшее его известие.

– Вы будете царем? – переспросил Зеркальцев, словно боялся спугнуть посетившее его безумие, в котором было что-то тяжелое, беспросветное, но и сладостное, увлекательное, таившее в себе мучительное продолжение.

– Я обречен им быть, – ответил Голосевич. – Мне это предрекли, и я к этому готовлюсь.

– Как готовитесь? – Чувство, которое испытывал Зеркальцев, напоминало наркоз, порождавший звуковые и зрительные галлюцинации. Серебристое лицо Александра Второго, пророчества загадочного старца, неоновая строка, вторично проплывшая в пустоте, как неясное предостережение, белое яйцо неведомой птицы. Он находился под таинственным воздействием, был облучен, быть может, крохотным разноцветным лучиком, излетавшим из хрустальной рюмочки.

– Я сначала сомневался, – продолжал Голосевич. – Но потом заказал исследование, касавшееся моей родословной. Десятки ученых и архивариусов изучали летописи, церковные книги, царские грамоты и свидетельства. Они составили мое генеалогическое древо, и выяснилось, что во мне течет одновременно кровь Рюриковичей, Гедиминовичей и Романовых. Самые тонкие, удаленные от ствола веточки переплелись и напитали меня соками трех династий.

Мне этого показалось мало. За большие деньги мне удалось из лондонской лаборатории добыть генетические пробы останков последнего императора, подтверждавшие подлинность екатеринбургской находки. Ген последнего Романова и мой ген полностью совпадают. И это развеяло последние сомнения. После этого я стал готовиться к воцарению.