Зеркальцев медленно шел, как зачарованный, и остекленевший воздух чуть слышно звенел у лица, и в нем, как в хрупкой слюде, возникала слабая радуга.

Он обошел монастырь, приближаясь к палатам с затворенными дверями. К хозяйственным постройкам, перед которыми стояла зеленая копна сена и ворох яркой рыжей соломы. Постоял на мостике, перекинутом через пруд, по которому, казалось, давно не ступала нога человека. Остановившись перед цветочной клумбой, достал телефон, связался с радиостанцией и начал передавать свой репортаж:

– Смею вас уверить, друзья, что «Вольво-ХС90» является не только машиной пространств, но и машиной времени. Другими словами, он способен перенести вас из одного исторического времени в другое. Наш незабвенный Гоголь обращался к своим читателям: «Нужно проездиться по России», и тогда ты, москвич или петербуржец, поймешь народ, среди которого тебе было суждено родиться. И читатели отправлялись в странствие, пользуясь таким несовершенным средством передвижения, как рессорная бричка. ХС90 – бричка наших дней, – сгусток хайтеков, комфорта и скорости, а также прибора, скрытого в конструкции автомобиля, способного перемещать вас по времени в обе стороны. И тогда вы, как я сейчас, окажетесь в таинственном месте, именуемом Тимофеева пустынь, и вам покажется, что вы перелистываете рисунки Билибина, где сказочные терема, придорожные камни, вещие прорицатели, и заколдованные обители, в которых спящая царевна лежит в хрустальном гробу с пунцовым румянцем на устах. Кто разбудит заколдованную царевну? Кто поднимет ее из хрустального гроба? Может быть, вы, примчавшиеся сюда на машине времени ХС90?

Он захлопнул телефон и почувствовал, что за спиной его кто-то стоит.

Оглянулся. На него смотрели жгучие, почти ненавидящие глаза женщины, чьи брови были стиснуты и морщили переносицу. Женщина была в черном подряснике. Ее осиную талию стягивал кожаный поясок. Темный, туго повязанный платок делал лицо узким, бледным, с тонкими злыми губами. Утонченный нос белел хрящами. Такими же белыми были острые костяшки пальцев, которые она сжимала в кулаки, выступавшие из темных рукавов. Она стояла напряженная, готовая к прыжку и удару, обученная боевым искусствам, готовая сокрушить незваного пришельца.

– Здравствуйте. Не заметил, как вы подошли, – неуверенно улыбаясь, произнес Зеркальцев.

– Что вы здесь делаете? – резко и отрывисто спросила монахиня.

– Залюбовался вашей чудесной обителью и решил позвонить в Москву, поделиться впечатлениями. – Он показал лежащий на ладони мобильный телефон. – А вы, как я понимаю, здесь обитаете.

– Я настоятельница монастыря мать Фекла, – тем же резким, металлическим голосом ответила монахиня. – Вы журналист? Хотите снимать? Необходимо разрешение на проведение съемки.

– Нет, нет, я не буду снимать. Я просто приехал взглянуть. Я столько наслышан о вашей обители. Но меня удивляет, мать Фекла, почему здесь так пустынно и тихо? Казалось бы, такие великолепные обширные палаты. В них могут уместиться сто или даже двести человек. Где они все?

– У сестер нет времени праздно бродить по монастырю. У каждой свое послушание. Одни молятся, другие пишут иконы, третьи, златошвеи, ткут плащаницы и ризы. У нас скотный двор, мы держим коров, и сестры ухаживают за ними.

Все это было сказано четко, с отчуждением к собеседнику, словно монахиня своим металлическим голосом отсекала дальнейшие расспросы. Нечто военное, казенное чудилось Зеркальцеву в ее ответах, словно она произносила заученные формулировки устава.

– Но почему же совсем не видно прихожан, паломников? Ведь обычно в монастырях много пришлого народа, – продолжал выспрашивать Зеркальцев, которого не останавливала, но побуждала очевидная неприязнь монахини.

– Мы стоим в стороне от больших дорог. Народ приходит по большим праздникам. В День преподобного Тимофея болящего к нам съезжаются тысячи людей.

Эта узколицая монахиня с белыми костяшками пальцев, злыми губами и яростным отторгающим взглядом напоминала надзирательницу женской колонии. В ней чувствовалась жестокая властность, черствая бессердечность, склонность к насилию над теми, кто подпадал под ее безраздельную власть.

– Я слышал о старце Тимофее, о его прорицаниях, многие из которых остаются неразгаданными. Как может смертный человек видеть все наперед?

– Старцу Тимофею через молитву открывалось будущее. Он был слепым, но видел на век вперед. Что для других запечатано, для него раскрыто. Он предсказал свою кончину, но не многие тогда поняли.

– Как предсказал кончину?

– Он сказал: «Умру среди двух сосен. На похороны придут молоток да пила. Где был верх, станет низ, а где был низ, станет верх».

– Как же это понять?

– Здесь, в обители, укрылись белые офицеры, за которыми гнались красные. Старец Тимофей дал им приют. Красные ворвались, всех белых офицеров расстреляли. А старца Тимофея распяли. Сделали из двух сосен крест. Прибили гвоздями вниз головой и у стены монастырской поставили. Вот и вышло, что он умер между двух сосен – крестовин, их концы опиливали пилой, а гвозди в ладони вгоняли молотком. И висел он вниз головой. Так сбылось пророчество.

Лицо монахини не умягчилось, а исполнилось страданием, которое снова неуловимым движением бровей и губ снова сменилось жестокостью.

Зеркальцев вдруг увидел, что у монастырской стены, в кустах цветущих роз прячутся люди в камуфляже. Один из них держал рацию с хлыстиком дрожащей антенны. Два других прятались в розах. Мать Фекла перехватила удивленный взгляд Зеркальцева:

– В храме рака с мощами старца Тимофея. Красавинские дарители украсили ее золотом и драгоценными каменьями. Держим охрану, чтобы воры, не равен час, не напали. – И она тем же страстным, отвергающим взглядом посмотрела на Зеркальцева, словно подозревала в нем вора.

Зеркальцев, окруженный ее едкой неприязнью, уже собирался уйти, как вдруг распахнулись двери соседнего, белого, как терем, здания и на крыльцо вышел высокий полный священник.

У него было широкое, щекастое, малиновое лицо с рыжей кольчатой бородой. Густые рыжие волосы были собраны на затылке в пучок и перехвачены тесьмой. Тело тучное, с выступавшим под рясой животом, на котором блестел золотой крест. Маленькие синие глазки зорко и весело смотрели из-под рыжих бровей.

– Здравствуйте, Петр Степанович. – Священник тяжело и грузно ступал, по мере приближения складывал руки лодочкой, готовясь благословить Зеркальцева. Но, видя, что тот не подходит под благословение, взялся руками за крест. Золотое распятие в его толстых пальцах кинуло в глаза Зеркальцева солнечный зайчик, что и было своеобразным благословением.

– Откуда вы меня знаете? – изумился Зеркальцев, чувствуя, как одна странность этого загадочного места сменяется другой.

– Наш попечитель Василий Егорович Макарцев предупредил меня, что вы собираетесь быть. Вот я и ждал вашего приезда.

Зеркальцев не помнил того, что сообщил вчерашним знакомцам о намерении утром отправиться в пустынь. Да разве все можно было упомнить в тех фантастических разговорах, которые велись в застолье при свете свечей?