более часа. Столпы исторической науки, украинские академики, сидели в президиуме с ощущением того, что стали свидетелями

события.

К сожалению, по своей косности я не удосужился расспросить его, о чем он там

говорил; а я для него в те времена был в столь низкой «весовой категории» — тогда я

только стал директорствовать на селе — что перед таким объектом не стоило и хвастать.

Жаль. Поделился со мною лишь тем, что после нашумевшего выступления имел с ним

краткую беседу академик Танчер (если я не искажаю эту фамилию по памяти), расспрашивал, откуда он, какой педстаж имеет, есть ли награды. И очень удивился, узнав, что Насонов даже не «отличник» образования.

27

На следующий день в своем выступлении, завершающем конференцию, академик

заявил, что если бы у него в академии были такие «науковці», как безвестный учитель

истории из Херсона, его наука была бы сегодня на совсем другом уровне. И под громовые

аплодисменты вручил Насонову знак «Учитель-методист» и удостоверение к нему. Скажу

честно: и сегодня, через три десятка лет после той памятной конференции, подобная

оперативность в награждении по-прежнему немыслима. Значит, такое было

выступление…

Рассказывать об этом эпизоде своей жизни Насонов не любил, но с удовольствием

вспоминал, как по приезду домой его просили показать значок «методиста» руководители

областных учреждений образования: они его еще не видели.

Коллеги Насонова не очень любили — заметно выделялся на их скромном фоне, начальство обоснованно опасалось — слишком умный…

Теперь, по прошествии многих лет, могу откровенно признаться: людей такого

острого ума и больно жалящего языка, как Александр Абрамович Насонов, забытый

сегодня многими учитель истории, в своей жизни я больше никогда и нигде не видел.

***

Приблизительно, в середине моей трехмесячной педагогической практики с ним

случился инфаркт, и он попал в больницу. Пришлось замещать его в должности классного

руководителя. Ученики навещали Насонова ежедневно, часто приходил и я, рассказывал

школьные новости. Иногда, чтобы больному не было скучно, приводил с собой

однокурсников. Наличие такого друга вызывало у них заметную зависть, это мне

нравилось. О чем мы тогда говорили — не помню, осталось лишь в памяти, что любой наш

тогдашний разговор сводился Насоновым, практически, к одному: как непозволительно

много вокруг нас дураков, да и мир по своей природе — безнадежно глуп, а раз так, грешно

умным людям в своих целях такой тотальной глупостью не воспользоваться…

Сегодня подобные темы меня не трогают, к чужой глупости я давно безразличен -

тут бы со своей суметь разобраться. А тогда такие разговоры поддерживал охотно. Как

же: мир глуп, дураков тьма, кто это понимает и в своем кругу обсуждает — конечно же, исключение… Приятно быть в умной компании!

Со временем между нами установились более близкие отношения. Насонов много

курил, вокруг него постоянно вился легкий дымок, это располагало.

Учителей-сослуживцев он не уважал, считал ограниченными приспособленцами.

Его живым вниманием пользовались, в основном, люди, «умеющие жить». Он всегда

пытался докопаться, каков скрытый источник их преуспевания; радовался, когда узнавал, что собственные заслуги большинства — весьма относительны: кто-то выгодно женился, у

другого — мощные родственные связи, третий — просто подворовывает помаленьку. Не

говоря уж о тех, кому повезло выкарабкаться случайно.

С директором своей школы Насонов находился в перманентном конфликте.

Объективных причин для этого, кроме строптивого «почему мной должен руководить

дурак?», я не видел. Ветеран-фронтовик Иван Григорьевич Бондарь был абсолютно

нормальным человеком, хотя и, понятное дело, до интеллектуального уровня учителя

истории ему было далеко. Ну и что? Человек воевал, учился, много работал — кому он

мешал?

Немногословный (по мнению Насонова — бессловесный!) высокий дядька, худощавый, с непропорционально длинными руками и серьезным выражением

изборожденного глубокими морщинами лица, — можно только представить себе, как

должен был этот человек ненавидеть остроумного еврея за его постоянные, унижающие

достоинство руководителя шуточки, издевки и подковырки…

Ненавидел, но ничего поделать с ним не мог: как учитель, Насонов был на

недосягаемой высоте, так сказать, профессионально неприкасаем. И позволял себе

критиковать директора везде и всюду под старым, как мир, лозунгом: «все, что делает

дурак, все он делает не так». А дальше следовал полный «джентльменский» набор: в

28

школе отсутствует творческая обстановка, политзанятия проводятся директором

формально, общешкольные родительские собрания, в лучшем случае, раз в год, учащиеся

— курят, учителя делают вид, что этого не замечают, и так далее, и тому подобное.

Жалобы эти разбирались в советских и партийных органах, в школе беспрерывно

работали разные комиссии. Так продолжалось не один год. Педколлективу, не говоря уж о

директоре, было от этого не сильно весело, зато неутомимому Насонову — не скучно.

Из разговоров с учителями мне постепенно открывались и другие вещи. Он часто

высмеивал одну коллегу — классную руководительницу параллельного класса, симпатичную учительницу английского языка, добрейшую Валентину Петровну -

женщину средних лет, всегда нарядную чистюлю, по выражению Насонова «нормальной

упитанности и вызывающего сложения». Учителя относились к ней хорошо и

единственной причиной нападок считали то, что в свое время она не ответила

настойчивому историку взаимностью. Судя по тому, с каким жаром хулил ее Александр

Абрамович, огонь еще пылал и обида была свежа. Взрослые люди…

Чувство юмора носило у Насонова специфический характер. Как-то в больнице, во

время одного из моих посещений, он, загоревшись неожиданной идеей, на полном серьезе

предложил мне позвонить в школу и продиктовать секретарше на имя директора

телефонограмму такого содержания:

— «В связи с отсутствием в местном зоопарке обезьян крупной комплекции, руководство Херсонского облтелерадиокомитета убедительно просит директора

средней школы № 39 Бондаря И.Г. лично принять участие в передаче «В мире

животных», где с его телосложением — длинными, почти до колен руками — ему будет

легко войти в роль орангутанга.

Телерадиокомитет обязуется оплатить участие Бондаря в программе согласно

действующим тарифам. Херсонские зрители с нетерпением ждут его появления на

телеэкране».

Услышав такое предложение, я весело рассмеялся. Еще громче хохотал

выздоравливающий инфарктник — мы взахлеб представляли себе, как секретарь (по

секрету!) будет болтать об этом всей школе.

Тем можно было бы и ограничиться, но Насонов не любил отступать от понравившихся

идей.

— Так что, — отсмеявшись, спросил он напористо, — позвонишь завтра?

Мое веселье вмиг улетучилось, я понял, что это уже не шутка, что он на самом деле

хочет в который раз больнее уязвить своего бедного руководителя.

…Теперь, спустя много лет, не без стыда признаюсь: отказать тогда Насонову я не

смог.

Сам не пойму, почему этот противоречивый, намного старше меня человек, нравился

мне все больше и больше. Возможно,