Князь Федор немало навидался в Париже, однако не замедлил быпоклясться, что этакую роскошь, пожалуй, встречал только в королевском дворце.Иного слова, чем «великолепие», к убранству дома светлейшего применить былопросто невозможно. Князь Федор был образованным человеком и ценителем искусств,а потому, глядя на полотна в золоченых рамах, достойные галереи Уффици, изящныемраморные статуи, на роспись плафонов и стен, на коллекции оружия, фарфора,китайских шелков, античной терракоты, турских гобеленов, лионских кружев,итальянских музыкальных инструментов и всего прочего, неописуемого поколичеству и красоте, он отдавал невольную дань уважения Меншикову. Пусть не попотребности, а по необходимости соответствовать рангу, но временщик все жеокружил себя изысканнейшей красотою, которая не могла не оказывать влияния натех, кто живет в этом дворце или хотя бы здесь бывает. В отличие от домовдругих русских бар, где сокровища разных стран, эпох и стилей вынуждены былибеспорядочно соседствовать, подавляя и соперничая друг с другом, здесь всемунашлось свое, выигрышное, место. Была даже шахматная комната, войдя в которуюФедор аж зубами скрипнул от зависти, ибо, относясь к самой игре вполнеравнодушно, он питал слабость коллекционера к редкостным наборам, а здесь былиобразцы уникальные, красоты поразительной! Чего стоили, например, шахматы ввиде индийских богов и богинь… Но вершиной собрания, конечно, были монгольскиешахматы в виде злых духов, каких только способно представить воображение,исполненных с тем тончайшим, почти сверхъестественным мастерством, на какоеспособны лишь азиатские мастера.

Князь Федор обратил внимание, что все эти редкости собраныздесь не только для коллекции: Меншиков любил играть в шахматы, так что он немог отказать себе в удовольствии частенько наслаждаться этой красотою. Федоредва не расхохотался, заметив самое верное тому подтверждение: у всех белыхферзей во всех наборах были обкусаны головы! По старым временам он помнил, чтоАлександр Данилыч всегда играл только белыми (ну разве что в партии с ВеликимПетром соглашался тянуть традиционный жребий), а задумавшись или оказавшись всложном положении, снимал с доски ферзя и начинал его покусывать. Только убольших деревянных шахмат, грубых и тяжелых, стоявших прямо на расчерченномклетками полу, ферзева голова пребывала в сохранности: наверное, Данилычпоостерегся сломать зубы, грызя этот чурбан!

Вообразив сию картину, князь Федор не сдержался-таки ихохотнул, однако тотчас осекся, услыхав за дверью шаги и голоса. Первой мысльюбыло, что воротились охотники, однако то, что он услышал, ничуть не напоминаловозбужденный разговор веселой кавалькады. Раздавались всего два голоса: одинбранился, другой что-то робко бормотал.

Князь Федор оглянулся и увидел близ изразцовой печималенькую дверь, возле которой не было лакеев: очевидно, она вела в приватныепомещения. Без малейшего угрызения совести он шагнул за портьеру и приник кэтой двери ухом – как раз вовремя, чтобы услышать визгливый женский голос,возвестивший с истерическими нотками:

– Зря я тебе шею не свернула в прошлый раз, потаскуханепотребная, место отхожее, подстилка зас…я!

Вот те на! Федор невольно отпрянул от двери, как будтовдохнув крепкого зловония. Дама не стесняется в выражениях! Кого же это она такчехвостит, интересно знать? Верно, служанка загуляла или вовсе уж в подолепринесла, вот и получила в полную меру.

– Да как вы осмелились, тетенька! – взорвался за дверьюдругой голос, высокий, струной дрожащий от гнева. – Да как у вас язык за такиеслова не отсохнет!

– Блудница вавилонская! – гремела та, которую назвалитетенькой. – Быть вам с Бахтияром битыми на конюшне!

– В самом деле? – сквозь слезы во втором голосе прорвалсясмешок. – Неужто и он получит наконец-то по заслугам, сей блядословец [14]?

Услышав имя Бахтияра, князь Федор стал слушать ещевнимательнее: тот самый черкес, о коего он позавчера так славно почесал кулаки!

– Ах ты, тварь неблагодарная! – вновь вызверилась тетенька.– Ведь кабы не он, подумай, что было бы с тобою?! А прознай батюшка? Агосударь? Да в монастырь на вечное векованье – вот тебе самая малая кара былабы! Статное ли дело – ночью в саду любовнику назначать свидание! А ну, говори,кто таков был с тобой, от кого Бахтияр тебя отбил?

– Бахтияр? – засмеялась девушка. – Да спасибо томунезнаемому, кто меня отбил от Бахтияра!

– Незнаемому? – словно не услышав остального, взревелатетушка. – Так ты и имени его не знаешь, хотя валялась с ним, бесстыжая?! Нувот же тебе, вот!

Две хлесткие пощечины раздались в тишине, а вслед за темпослышался крик, исполненный такой боли и отчаяния, что князь Федор не выдержал– и распахнул дверь, не зная, что будет делать, всем существом своим желаяодного – прекратить сцену, терзающую его сердце.

* * *

Он уже сообразил, что происходит расправа с той самойдлинноногой девкою, которая позавчера его милостями была избавлена отдокучливого черкеса, и ежели его что озадачивало, так наличие у нее какой-тотетушки (хотя почему бы и нет?) и то, что творится сие не в людской, не вдевичьей, не в холодной, не в сенях, в конце концов, а в одной из нарядныххозяйских комнат. И он был немало изумлен, ворвавшись туда, ибо девки той необнаружил (хотя недавно слышал ее голос), а увидел… увидел то, что увидел.

Горбунья в сверкающем златотканом платье (верно, та самаяВарвара, которую немало лаял дядюшка) стояла, занеся чрезмерно длинную при ееросте руку для новой пощечины, хотя от двух первых-то уже полымем пылали щеки увысокой, тонкой, весьма богато одетой девицы, которую крепко держал за локтичерноглазый, мрачный и бледный, в черном шелковом бешмете…

Тот самый черкес! Его-то князь Федор признал с одноговзгляда, испытав невыразимый восторг при виде трех немалых синяков, испятнавшихэто раздражающе-красивое лицо, и в лепешку вспухших губ.

– Осмелюсь ли осведомиться, что здесь происходит?!

– А ты что за спрос? – более чем неприветливо покосилась нанего горбунья, все еще помахивая в воздухе своей цыплячьей лапкой, которая,верно, так и чесалась – нанести новый удар. – Звали тебя? Чего приперся?

Князь Федор на миг даже опешил.

Каких бы высот эта новая «убей-буф-мерина» ни достигла водночасье, все же надобно быть уверенной в полной своей безнаказанности, чтобытак говорить не с крепостным, а с человеком, вполне равным тебе хотя бы повиду! Он бы дорого заплатил сейчас, чтобы взять ее за шкирку да за юбку ивышвырнуть в окошко, однако ж она была какая-никакая, а все-таки женщина, такчто князь решил отвести душеньку на более достойном противнике.