– Ждать, говоришь… – пробормотал Алексей Григорьич. – Ждатьда догонять – хуже некуда. Ах, ежели б удалось Алексашку пред царем обнести[11], да и лгать-то ведь не надобно – есть за что!

– Да хоть бы за указы прекратить сборы, самовольноустановленные Малороссийской коллегией, прекратить ее фактическое управлениесей провинцией, а в Малороссии на октябрь назначить выборы нового гетмана, –подсказал Федор как бы между прочим. – Что сие, как не ущемлениевеликодержавных интересов? Прав был Петр I, когда после измены Мазепы недоверял уже стране, где лица, стоящие вверху, заявили себя неискреннимидрузьями России! Скоропадский, человек недалекий, нестойкий, был именно нужнойфигурою на посту гетмана, всецело подчиняясь верховной власти.

– Ну, Данила Апостол, коему светлейший прочит гетманскуюбулаву, тоже не орел, – уточнил Алексей Григорьич. – Ему на восьмой десятокперевалило, будет кости на печи греть и все по российской указке делать.

– Возможно, что так, – согласился вежливый Федор. – Но будетсоздан, как говорят англичане, прецедент, случай: выборы! Умрет Данила Апостол– малороссияне пожелают выбирать себе другого гетмана, и кто поручится, что наэтот пост не встанет человек, для коего национальное самосознание не окажетсявыше державных интересов?

– Национальное самосознание? – с некоторым трудом выдавил изсебя незнакомое словосочетание Алексей Григорьич. – Это что еще за птицатакая?!

– Гордость за то, что он хохол, а не кацап, – объяснил князьФедор предельно просто. – Умные люди уверяют, что национальное самосознаниеявляется лучшей объединительной силой для того или иного народа, но ничто неслужит разъединению его с другим народом, национальной розни лучше, чем егонациональное самосознание. Это закон, которого избежать невозможно!

Братья Долгоруковы переглянулись, потом Алексей Григорьичвздохнул:

– Не умничай, Феденька. Больно мудрено ты говоришь, аглавное – кой хрен молодому царю в этом национальном как его там?! Ему прощевойска в Малороссию вести, но думать про это вот… тьфу, и не выговорить! Нет лиу тебя еще какой мыслишки, попроще?

Глаза Федора блеснули, и Василий Лукич насторожился. Сейчасстанет ясно, способен Федька только словами играть или же с него все-таки толкбудет.

– Вы, дядюшка, упоминали, что ваш Иван совместно с АлександромМеншиковым к персоне государевой приставлен?

– Да. И сказывал Ванька, царь при том Александре скучает ивпадает в уныние.

– Вот и славно! – стукнул себя кулаком по колену Федор. –Надобно усилить сие, надобно усугубить влияние Ивана на царя! Да чтобвтихомолку он возбуждал в государе нерасположение к Александру, а стало быть, ик светлейшему князю. Меншиковы его заставляют учиться да в Совет ходить, а Иванпусть его к забавам приучает веселым, на охоту водит… ежели не ошибаюсь, царь кохоте весьма пристрастен?

– Столько пристрастен, что даже после обручения своегоумчался на охоту! – злорадно сообщил Алексей Григорьич. – То-то рожа у Данилычавытянулась!

– Теперь об обручении, – кивнул Федор.

– В нем-то вся и загвоздка! – перебил его Василий Лукич. – Врезультате брака царя со своей дочерью Меншиков, до седых волос так и ненаучившийся грамоте, может породниться с царским домом и стать регентом принесовершеннолетнем государе. А это погибель для всех, кто ему осмелилсяпротиворечить хоть в малой малости – как я, например, когда помешал этомугладивому [12] получить еще и титул Курляндского герцога!

– А ежели обручение будет расторгнуто? – спросил Федор сулыбкою. – Не будет брака – не будет и всесилия его высококняжеской светлости?Так ведь?

– Так, так, – враз кивнули дядюшки.

– Стало быть, нам надобно исхитриться, чтобы венчания небыло, только и всего! – ласково, будто неразумным деткам, сказал князь Федор.

Алексей Григорьич минуту смотрел на него молча, потом махнулрукой, плюнул – и вышел, тяжело шибанув дверью о косяк.

Князь Федор оглянулся на второго дядюшку. Тот успокаивающекивнул:

– Алексей горяч, ох, горяч, буен! Не любит пустых мечтаний!Однако, сдается мне… – он пытливо вглядывался в племянника, – сдается мне, тыне просто так словами бросаешься, а надеешься на что-то? Не так ли?

– Пока сказать не могу, – искренне отвечал Федор. – Пока вселишь замыслы. Твердо знаю одно: надобно вырвать государя из-под неусыпноговзора светлейшего хоть ненадолго. А как сделать сие – мне надобно на местепоглядеть.

– На каком месте? – не понял Василий Лукич.

– На месте будущего сражения, – пояснил племянник. – В домеАлександра Данилыча, куда я сей же час отправлюсь с визитом, точнее, срекогносцировкою. В конце концов, когда великий государь Петр Алексеевич меняперед поездкою напутствовал, светлейший присутствовал при сем, так что и он к моимуспехам как бы сопричастен. Должен же я по возвращении засвидетельствовать емусвое нижайшее почтение!

– Должен, должен, – одобрительно кивнул Василий Лукич. – Ачто? В самом деле, направляйся-ка ты на Преображенский остров. Там, можетстаться, и государя застанешь, ежели он не бьет баклуши где ни попадя.

Скинуть Меншикова, а царя окружить Долгоруковыми,Остерманом, Голицыным – с такой командою великорусский корабль вновь обрететостойчивость, хоть капитан еще в возрасте юнги, подумал с надеждою Федор.Теперь же главное – расстроить сей опасный брак, но прежде надо поглядеть,сколь опасна невеста. Приехавший из Франции, где роль женщины и любви в историистраны никогда не отрицалась, князь не мог недооценивать опасность не столькодаже Меншикова, сколько его дочери. Если она не просто красива, но хитра даумна, задача в сто крат осложнится. Впрочем, слепой сказал «побачимо», вспомнилФедор малороссийскую пословицу и невольно засмеялся невпопад.

Дядюшка, который подробно и неодобрительно описывал меншиковскийдворец на Преображенском острове, воззрился на него недоуменно, и Федорпояснил:

– Я знаю, где это. Сказать по правде, я там уже был сразу поприезде.

– Да ну? – не поверил ушам Василий Лукич. – И какой же в томбыл смысл? В тот день все мы из-под палки веселились на этом треклятомобручении, светлейшему было не до гостей. Тебя наверняка не приняли!