Командующий британской эскадрой на Севере России контр-адмирал Т. У. Кемп понимал, что этих войск явно недостаточно для отражения наступления со стороны немцев и белофиннов. Он еще в конце февраля обратился к британскому правительству с просьбой об отправке в Мурманск 6 тыс. солдат, но т. к. немцы вели отчаянные атаки на Париж и, неся огромные потери, медленно продвигались вперед, на счету у союзников был каждый солдат, и ему было отказано. (О Финляндии см. отдельную главу.)

Но запутанный клубок противоречий был не только на окраинах. Такая же ситуация была и в центре страны. Большевистское правительство оказалось между молотом и наковальней. Немцы захватывали все новые и новые районы в Закавказье, на Дону и на Кубани, при этом требовали от большевиков убрать все контингенты Антанты с русской территории, а союзники давили на большевиков, добиваясь их согласия на союзную интервенцию в России, направленную против немцев. Большевики пытались лавировать. По свидетельству Р. Б. Локкарта: «Если немцы были слишком настойчивыми в своих требованиях, большевики угрожали им интервенцией союзников. Если союзники старались навязать интервенцию большевикам, они рисовали ужасную картину опасностей наступления немцев на Москву»[68]. Большевики ненавидели и тех и других. Только весной 1918 г. сильнее была ненависть к немцам, а с лета 1918 г., после восстания Чехословацкого корпуса и высадки союзников в Архангельске, перевесила ненависть к Антанте.

Весной 1918 г. быстрота и решительность немецких действий заставили большевиков искать сотрудничества с Антантой. В такой обстановке они готовы были принять помощь даже от «англо-французского империализма». По свидетельству Локкарта: «Троцкий говорил о войне, как если бы она была неизбежна. Когда я спросил его, примет ли он интервенцию союзников, он ответил, что уже запросил союзников, чтобы они сделали предложение. Он хотел гарантий о невмешательстве во внутренние дела России. Я тогда спросил его, можем ли мы, если союзники придут к соглашению в этом пункте, устроить получасовое совещание, чтобы набросать план соглашения? Ответ его был характерен – “когда союзники договорятся между собой, я уделю Вам не полчаса, а целый день”»[69]. Ряд руководителей союзных стран, получая обнадеживающую информацию от своих агентов в России, склонялись к мысли, что, может быть, удастся осуществить интервенцию с согласия большевиков и оказать им помощь в создании армии. Это признавал и такой ненавистник большевиков, как У. Черчилль: «С поразительной энергией создавалась Красная армия для защиты революции в России»[70].

Но многие слова и обещания Троцкого и других лидеров большевиков были не более чем попыткой выиграть время и сохранить власть тогда, когда их основные враги сцепились в смертельной схватке. В этой обстановке взаимного недоверия произошел ряд событий, окончательно взорвавших робкие попытки наладить отношения между союзниками и большевиками. Первым из них была высадка небольшого японского отряда 4 апреля 1918 г. во Владивостоке под предлогом защиты жизни и имущества иностранных подданных. 7 апреля отряды связанного с японцами атамана Г. М. Семенова начали наступление на Читу.

Высадка японцев ухудшила отношения между большевиками и союзниками. Попытка А. Дж. Бальфура успокоить большевиков тем, что японцы пришли «помогать» русским, вызвала вполне справедливый вопрос Ленина: «Каким русским?»[71] Но высадка японцев косвенно вызвала еще одну проблему, которой суждено было сыграть роль катализатора Гражданской войны от Волги до Дальнего Востока – восстание Чехословацкого корпуса. К концу мая положение в корне изменилось. Большевистские лидеры понимали, что только Германия, подписавшая мирный договор, является единственной страной, готовой иметь с ними дело. На это повлияло изменение немецкой политики. В середине мая правительство Германии уведомило Ленина, что больше не будет захватов российских территорий. Ленин понял, что его режиму опасность не грозит. В отношениях с Антантой большевики все больше убеждались, что никакие обещания, данные им отдельными дружески настроенными к ним английскими и французскими представителями, типа Локкарта, никогда не будут выполнены. Все просьбы Троцкого о военной помощи оставались без ответа. Высадка японцев, восстание Чехословацкого корпуса, усиление военного присутствия Антанты в Мурманском крае привели к тому, что было определено еще Брестским миром – Антанта вступила в вооруженную борьбу с Советской Россией.

24 мая в Мурманск прибыл талантливый военный генерал Ф. К. Пуль, свободно владеющий русским языком, но относившийся даже к руководителям антисоветского движения в Мурманском крае генералу Н. И. Звегинцеву и капитан-лейтенанту Г. М. Веселаго, по свидетельству британского генерала Ч. Мейнарда, как «хозяин относится к паре своих слуг, постоянно давая им понять, что они должны помнить о своей ответственности и делать все для процветания его дома и, при этом не сомневаясь ни секунды в том, что все их действия должны в точности следовать его заранее обдуманным планам»[72]. Пуль являлся решительным сторонником интервенции без согласия большевиков. В конце мая в Вологде, куда из Москвы выехали посольства всех государств Антанты, состоялось совещание союзных представителей России, на котором обсуждался вопрос об интервенции в Россию. Совещание единогласно приняло постановление, предложенное Нулансом: «…в крайнем случае, мы должны высадить войска и против воли большевиков»[73]. Это решение поддержал даже Локкарт. 3 июня 1918 г. Верховный совет Антанты утвердил ноту № 31 «Союзническая интервенция в русские союзные порты». Речь шла о Мурманске и Архангельске. Интервенция была направлена против немцев, но без согласия советского правительства.

Так как различных союзнических миссий в России было очень много, и часто одна не знала, что делает другая, все искали контакты с антибольшевистскими силами в России. Часто различные миссии одной и той же страны не имели ни малейшего понятия о работе друг друга. Локкарт свидетельствовал: «У нас были небольшие миссии по всей России, и у каждой миссии была своя политика . Были, однако, другие британские уполномоченные, которые осуждали мою политику и, не будучи осведомлены о моих действиях, интриговали против меня. Дело в том, что в наших различных миссиях была неразбериха. Не было ни одной на правах полного авторитета . Поскольку одновременно семь различных политик не могут быть названы политикой, британской политики не существовало»[74]. Такая же картина наблюдалась и у французов. Отсутствие единой политики и полный разнобой политических мнений, от поддержки большевиков до связей с крайними монархистами, препятствовали успешной работе союзников с антибольшевистским подпольем больше, чем действия ВЧК. Чайковский писал о контактах СВР с союзниками: «Много внимания уделялось переговорам с представителями союзных миссий, преимущественно французской. иностранцы хотели вступить в переговоры и обещали крупные средства и Союзу Возрождения, и Правому Центру, и Б. Савинкову с его организацией офицеров в Москве и окрестных городах. Переговоры сводились, конечно, к помощи нам союзников сорганизовать свои собственные боевые силы, средствами и защитой от германского натиска каждая группа думала, что она со своими небольшими силами смогла бы при материальной и боевой помощи союзников считаться центральной и руководящей всей вооруженной борьбой с германцами и большевиками, что, конечно, делало ее очень несговорчивой (неразборчиво). На деле же все группы были одинаково слабы . Когда это, наконец, было обнаружено, решено было предъявить им ультиматум: или говорить с нами, или мы прекращаем всякие переговоры и отныне отказываемся от всякой помощи»[75].