Свой дом я знала хорошо, а этот звук показался мне незнакомым. Я такого раньше не слышала.

Но о страхе у меня даже мысли не возникло. Я ни о чем не думала, кроме того, что я наконец дома и хочу быть тут, где хоть что-то осталось от моей прошлой жизни, от родителей.

Мне так этого хотелось, что ни о чем другом я не могла думать. Так что я встала и, не рассуждая, пошла на звук. Я уже все потеряла, разве может случиться что-то еще более страшное?

Я вышла на террасу, которую отец так и не достроил. Но ее дострою я, завершу то, что он начал.

Я увидела силуэт у окна, в котором все еще не было стекла. Папа собирался вставить, но его убили.

Там темнел силуэт, и…

Это было оно, то, что лишило меня родителей.

Я сразу поняла. Уж не знаю как, но я поняла, что это оно, и оно хотело…

Сложно сказать. Я ничего не помнила. Но если оно хотело забрать и меня, я готова была сдаться. Может, тогда ко мне вернутся воспоминания. И наверняка тогда я встречусь с родителями.

Я стояла и смотрела на эту тень без какого-либо страха. Не дрожала. И ничего не говорила.

Ждала, что будет.

Силуэт сдвинулся с места.

И тут мне стало страшно. Я не хотела испытывать страх, но все же он охватил меня.

Я сделала шаг назад.

— Эйвери, — сказал силуэт. Голос показался мне знакомым.

— Бен? — спросила я.

12

Силуэт, то есть Бен, ответил:

— Да.

Я покачала головой, удивившись и слегка смутившись из-за того, что навыдумывала тут. Но он даже не объяснил, что делает в доме моих родителей, один и в такое время. Он вообще ничего не сказал.

Бен просто стоял и пристально смотрел на меня.

А потом сделал шаг вперед.

— Я же говорил тебе, что в лесу небезопасно, — напомнил он. — Я… чувствую это.

— Чувствуешь? — спросила я.

Теперь я его видела. Он подошел к самому окну, светила луна, и стало ясно, что Бен смотрит на меня. Его волосы блестели, худенькое тело, как обычно, было облачено в джинсы с майкой, на ногах мокасины.

Он был таким красивым.

Хотя про парней не говорят «красивый». Про них говорят «симпатичный». Кирста сказала бы, что Бен «секси». Я попыталась произнести это слово про себя, но поняла, что у меня это не выйдет естественно.

Потому что я не такая. Я шестнадцать лет прожила в лесу.

Но у меня не было и тени сомнения, что Бен не «симпатичный» и не «секси». Он красивый. Кожа бледная, но не неприятно. Не болезненно бледная. Он не выглядел так, будто он откуда-то не отсюда. С другой планеты, например. Он стоял прямо передо мной, такой настоящий, такой божественный.

Его кожа светилась. Он сам светился в лунном свете, который подчеркивал совершенные черты его лица. Высокие и острые скулы. Нос. Тоже идеальный. Губы… Когда я посмотрела на его губы, у меня в животе что-то сжалось и по телу разлилось тепло.

— Наверное, тебе лучше уйти отсюда, — сказал он, пристально глядя на меня своими темными глазами.

Я вспомнила дом Рене, кровать в гостевой комнате, которая стала теперь моей комнатой, о том, что она меня ждет. Когда встанет солнце, начнется новый день, и мне надо будет идти в школу. Следовало возвращаться домой.

Но дом Рене — не мой дом. Я уже у себя дома, тут мое место. А вот Бену здесь делать нечего.

— Это тебе, наверное, лучше уйти отсюда, — повторила я. — Это все-таки мой дом.

— Ты не хочешь вернуться? — В его голосе я уловила удивление.

— Нет, не хочу, — ответила я. — Ты как знаешь, но все же не тебе указывать мне, что делать и куда идти, к тому же ты так и не сказал, что ты сам тут делаешь. Ты у меня дома, и если сейчас же не объяснишься, я вызову полицию.

Я просто пугала его. У нас был телефон, но я уже обратила внимание, что холодильник работает от солнечной батареи, значит, света нет. А это говорило о том, что и телефон — он у нас был, как говорил папа, «капризный» — тоже отключен. Тантосы на телефон плюнули давно — у них он постоянно отрубался.

— Ты правда не собираешься возвращаться? — спросил Бен.

Похоже, он был настолько удивлен, что я ответила:

— Ты что, не понимаешь, что это не твой дом?

— Я знаю, — чересчур серьезно произнес он. — Эйвери, я пришел сюда, потому что чу… — Он смолк.

— Чувствуешь? — повторила я.

— Тут произошло нечто ужасное, — сказал Бен, словно и не слышал моего вопроса или не хотел акцентировать внимание на том, что чуть не сказал «чувствую». — И все еще не… Тот, кто это сделал, на этом не остановится. Нет, он не собирается этого делать. Это еще не конец, и ты в опасности. Поэтому я сказал, что тебе лучше уйти.

— И как именно ты все это чувствуешь? — спросила я.

Бен отвернулся:

— Я… просто чувствую. Ага? — Он распрямился, словно чего-то ждал.

Может, моих обвинений в том, что он спятил. Наверное, если бы он сказал такое кому-то другому, именно это и услышал бы. Но мои родители учили меня, что мир не ограничивается тем, что видят люди, что в нем возможно все. Я жила в лесу, самые главные тайны которого оставались непостижимы для большинства. Я сидела рядом с разодранными телами собственных родителей — их уничтожили, словно они вообще были ничем. Сделать такое с человеком другой человек не мог. И я ничего не помнила, или помнила недостаточно, и не знала, что же именно с ними случилось.

Так почему не поверить в то, что он мог что-то чувствовать? Знать, что тут стряслось нечто ужасное. А если он мог…

— Ты знаешь, кто убил моих родителей? — прошептала я. — Или… хотя бы почему?

Бен уставился на меня, у него просто глаза на лоб полезли.

— Так ты мне веришь?

Я кивнула:

— Я видела лес изнутри. Такие места, куда не заходят люди. Моя мама любила на него смотреть, любила выходить и любоваться птицами, деревьями, она заглядывала так глубоко, как только могла. И мне тоже позволяла смотреть. Там что-то есть. Нечто старое и могущественное, и люди никогда… Лес будет стоять всегда. А Вудлейк — нет, это разные вещи. Есть нечто более сильное, чем люди.

— Ты это видишь?

— Да, — прошептала я, заметив трепет в его голосе и его пристальный взгляд.

— А что еще ты видишь?

— Ничего, — ответила я. — Я не помню, что случилось с моими родителями. Я стараюсь изо всех сил, но ничего не вижу. Я только… кровь видела. Помню, что чувствовала, как у меня от нее вся обувь намокла. И кожа. А еще я видела какие-то серебристые вспышки. Это что-то двигалось, резало. И движение было… нечеловеческое.